Порог греха - Юрий Францевич Курц

сволочь. За свидание с заключёнными требую от их жён, матерей и сестёр удовлетворять свою похоть». С нервным расстройством начальник оказался в психиатрической больнице».

«В реанимационное отделение областной больницы доставлены четыре работницы одной из аптек города. Некто заставил их самостоятельно ввести себе лекарство-подделку, которыми аптека тайно приторговывала. Аптека разгромлена».

«Работники частного сберегательного банка пожертвовали крупную сумму денег на строительство детского дома-интерната. Как сообщил хозяин банка, их угрозами принудил к этому некто Рысь».

«Подал в отставку командир танкового батальона, дислоцировавшегося неподалёку от Лесогорска. У него был похищен сын. С сильными побоями возвращён домой, причём безвозмездно. Батальон славился безнаказанным самоуправством старослужащих солдат и офицеров».

У Салипода заболела голова. Он прочитал только несколько печатных листов, а их была внушительная папка.

Рысь! Рысь! Уже известно, что это его бывший охранник Штефлов. Матёрым оказался, волчара, неуловимым! Вот и ему, губернатору, осмелился погрозить: признайся народу в своих грехах и уйди с миром под суд. Неужто нельзя поставить на него капкан? Надо поговорить с прокурором области. И позвонил секретарше.

Вызывая в свой кабинет очередного провинившегося чиновника, Салипод привычно с порога устраивал разнос, никогда не выслушивая грешника. Так губернатор поступал и на разных заседаниях и совещаниях. Казалось, что всё окружение Салипода существовало только для того, чтобы молча выслушивать поношения. Если кто-то осмеливался перечить, губернатор повышал голос, перебивал, наливаясь злобой, переходил на крик. Не брезговал обвинениями в ущербных физических и моральных качествах подчинённого: «недоумок», «мозговой кастрат», «безхвостый кобелина», «алкаш», «трухлявая колода» были самыми безобидными из всех грязных выражений!

– Ну что, судебная крыса, – оголоушил он прокурора, едва перешагнувшего порог губернаторского кабинета, – ни хрена не можешь сделать с этим уркаганом? Он вытворяет, что хочет! Мне уже, сука, угрожающие письма шлёт! Это как? Я не удивлюсь, если он вскоре и до тебя доберётся!

Прокурор молча пыхтел и покряхтывал. Он уже и сам получил третье предупреждение: взлетела на воздух его служебная машина, сгорел гараж у личного загородного трехэтажного особняка, который Рысь требует подарить бездомным старикам-инвалидам. «От пули вас никто и ничто не убережёт», – предупреждал Рысь. Веским доводом пуля прозвенела на недавнем банкете, устроенном прокурором на своей усадьбе в честь дня рождения жены: невесть откуда прилетевшая, она разнесла рюмку в его поднятой во время провозглашения тоста руке. А ведь вокруг усадьбы было выставлено милицейское охранение в два кольца! Вездесущ Рысь. Всемогущ. Пуля ещё раз предупредила прокурора, а могла бы и поставить точку на жизни.

Выслушав разнос губернатора, прокурор спокойно сказал:

– Рысь требует разоблачений и суда над всеми вашими друзьями. Я не могу этого сделать. Я бессилен противостоять ему. Подаю в отставку, – и ушёл, громко буцнув дверью.

Из прокуратуры был уволен и старший следователь по особо важным делам. Он ударился в загулы, быстро опустился, потерял семью и обосновался на свалке Филиппа Жмыхова. Так в руках Алеся оказалась бесценная папка с копиями расследованных и рассыпавшихся дел, переданных следователем Жмыхову.

На страницах «Лесогорского вестника» стали появляться материалы, рассказывающие о похождениях террориста, прячущегося за псевдонимом Рысь. Алесь написал письмо редактору Служакову, в котором излагал причины борьбы таким способом. В ответ газета напечатала большую – на разворот – статью о Рыси с домыслами, подтасовками фактов, измышлениями. Алесь отправил второе письмо с требованием опубликовать его, напечатать опровержение, памятуя народное «с волками – по волчьи»: «Служите истине, господин редактор!» Александр Служаков разразился статьей под названием «Террором нас не запугать». Алесь послал ему письмо с единственной фразой: «Вы сделали выбор!»

В около одиннадцати часов вечера на пульт дежурного по Центральному отделу внутренних дел Лесогорска поступил телефонный звонок: «Говорит Рысь. На складе бумажной продукции редакции газеты «Лесогорский вестник» заложена бомба. Взрыв через три часа. Не рекомендую вызывать сапёров. Управление взрывом дистанционное. Вы меня хорошо поняли?

– Так точно, – по-военному ответил дежурный и даже встал со своего места. Этот командирский голос ему уже приходилось слышать, он не имел ничего общего с происками хулиганов.

– Сообщите начальнику. Оцените место взрыва. Мне не нужны жертвы. Выполняйте! Время пошло!

– Слушаюсь!

Обливаясь потом, дежурный нажал кнопку экстренной телефонной связи с начальником милиции.

Телефонный звонок прозвучал и в квартире редактора газеты Служакова:

– Сегодня взлетит на воздух склад вашей газеты. Это моё последнее предупреждение. Вы должны уволиться. Причину объясните губернатору. Если не прекратятся помойные публикации в мой адрес, будет взорвано здание редакции. В моих возможностях вы, полагаю, не сомневаетесь!

Уже через час милиция плотным кольцом оцепила здание склада. Из близлежащих домов были эвакуированы все жители. В два часа ночи полыхнуло пламя.

Через неделю в выходных данных «Лесогорского вестника» означилась фамилия исполняющего обязанности редактора. Вскоре Служаков вместе с семьёй навсегда уехал из города. Информацию о криминальных происшествиях газета публиковать продолжала, но Рысь в них больше никогда не упоминался.

В конце февраля Алесь покинул Лесогорск. Долетел до Осикты самолётом. Потом по опробованному пути на лыжах добрался до Буркачана.

Был глубокий вечер. Тихая и светлая печаль качалась над заснеженной тайгой. Алесь взял аккордеон, который привёз ещё на губенраторском вертолёте, предчувствуя минуты одиночества, и вышел на «балкон», чего никогда не делал. Играл он всегда только в помещении. А тут словно кто-то потянул его на открытый морозный воздух: и тихо было, как перед ненастьем, и дышалось легко.

Аккордеон, как показывала жизнь, тоже можно было причислить к виду оружия. В Афгане он спас Алесю жизнь. После третьего неудачного побега из плена, его и четырёх товарищей по несчастью доставили в полевой лагерь моджахедов. Несколько часов назад они разгромили автомобильную колонну шурави, захватили хорошие трофеи: боеприпасы, продовольствие, обмундирование. Всё это было сложено посреди лагеря. На штабеле ящиков красовался инструмент – отрада чьей-то солдатской души, улетевшей в знойное афганское небо.

Бойцов подвели к главному моджахеду. Он сидел в халате на ковре со скрещёнными ногами, пил красное вино, которое ему подливала в расписную узорами пиалу из графина с длинным горлышком совсем юная девочка. Она не поднимала глаз, видимо, боялась смотреть на окровавленных, едва стоящих на ногах шурави.

«Кто они?» – спросил Хан (как сразу же про себя окрестил его Алесь) подошедшего к нему моджахеда. «Они плохо работают и постоянно убегают». «Шакалы, – сказал хан, – их надо расстрелять. Что они хотели бы попросить перед смертью?» Моджахед перевёл, но бойцы и так поняли: за годы плена они неплохо изучили язык врага. «Дайте поесть», – попросил один из бойцов. Хану это понравилось. Чаще всего пленники молили о пощаде. Он шепнул что-то наклонившейся к