Молодость - Савелий Леонов

Узнав о том, что Гагарин отправлен в уездную тюрьму, пожалел:

— Напрасно, ей-богу…

— Чего напрасно? — спросил Степан.

— Отправил, говорю, напрасно! Кончать бы на месте надо! Заволынят как с Клепиковым, вот увидишь!

Степан в душе был согласен с ним. Дело Клепикова, принявшее столь затяжной характер, возмущало и настораживало его. Но своему другу Осипу он сказал:

— Ничего! Этим гадам есть о чем за решеткой подумать. А пустить в них свинца никогда не поздно.

Из дома вышел Кондрат, сопровождаемый ребятишками. Он прищурился от снежной белизны, снял по-стариковски шапку и долго тряс в шершавых ладонях Степанову руку.

— С большой удачей тебя, Степан Тимофеевич! Ловко ты накрыл сурка в его прежней норке! Теперь бы нам Ефимку Бритяка доконать — и полный счет!

— Вырвался бандит, — вздохнул Степан, отвернувшись от Насти, точно боясь выдать всю глубину своего огорчения.

— Пускай побегает. — Кондрат вытащил из-под зипуна кисет с табаком. — Я говорю, побегает пускай! Как не виляет лиса — быть ей у меховщика!

Он скрутил козью ножку, а Степан набил трубку, и между ними завязалась беседа, волновавшая сегодня многих. Речь шла о дальнейшем использовании бывшего гагаринского имения.

— Неужто опять какого-нибудь агронома пришлют? — испытующе взглянул Кондрат на Степана.

— Нет, больше такими кусками не станем бросаться. Мы вот с Настей привезли сюда семью и просим к нам в друзья-товарищи.

И Степан принялся пояснять свой великолепный план, обдуманный бессонными ночами, план организационного строения и хозяйственного подъема коммуны. Кондрат стоял, надвинув шапку на седые брови, чесал в затылке, молчал. Затем хитро усмехнулся:

— А драки не будет? — Какой драки?

— Да промежду собой! Ты, Степан Тимофеевич, очень-то не расхваливай! У нас известно: мужики! Брат с братом делится; отец, как только женил сына, рядом другую избу строит! Где ты, к примеру, возьмешь таких тихих, чтобы не цапались?

— От недостатков скандалят, — убежденно возразил Степан.

Но Кондрат тотчас привел примеры, когда и богачи жили не в ладах. Он говорил спокойно и рассудительно, обдумывая горячие доводы Степана.

«И этот упирается. Будто сговорились мужики против меня». — Степан развел руками, неприятно пораженный однородностью доводов и упорством, с каким и жердевские посидельцы, и родной отец, и дядя Кондрат отстаивали насиженные гнезда.

Войдя в дом, кириковские гости разделись и сели за стол напротив Степана. Настя согрела чай. Она не принимала участия в беседе, но следила за ней и с болью в сердце сознавалась, что слова Кондрата справедливы, что жизнь, как ее ни разрисовывай, остается чудовищно тяжелой и запутанной.

Кондрат допил четвертый стакан, опрокинул его на блюдце и отвалился на спинку стула. Переглянувшись с Осипом, давно чему-то ухмылявшимся, он расправил на своем лице морщины и торжественно заявил:

— Я потому тебе разговором надоедаю, Степан Тимофеевич, чтобы после не было какой недомолвки. Это старое правило рыбаков — договариваться на берегу. Ты мне всегда был по душе, бог свидетель, и хочется верить твоим словам. Глядишь, ан и дела не подведут. Бери меня к себе в коммуну, может, пригожусь и пользу принесу. Не помешал ведь во время августовской заварухи.

Степан поднялся, чуть не выронив от неожиданности стакан из рук. Радостная улыбка осветила его широкое мужественное лицо.

— Дядя Кондрат, всегда ты приходишь вовремя! — С чувством пожал он мозолистую руку старика. — Вот уж спасибо! Поддержал!

— Неизвестно, кто кого поддержал, — многозначительно промолвил Кондрат и крикнул Насте: — А ну, молодайка, налей по этому случаю еще стаканчик!

— И мне, — попросил Осип, откидывая с левого глаза чуб.

И тут кириковские гости признались, что разговор о коммуне был между ними дома, а сюда они ехали с готовым решением.

— Моя жена первая потянула, — рассказывал Осип. — Она тебя, Степан, считает своим спасителем. «С этим человеком, говорит, не пропадешь! Он самого Ленина видел!» Послушал я ее, потолковали с дядей Кондратом: за что в деревне цепляться? Опять друг другу глотки рвать? Кто сильней — тот и сыт, и пьян, и нос в табаке, остальным — черная корочка? Для того ли революция? Нет, надо иную точку в жизни искать! Незнакомое это слово — коммуна, а сдается мне — правильная в нем сила заложена! Даже дуб в одиночестве засыхает, а в лесу живет целые века!

Степан посмотрел на Настю, и та улыбнулась ему, будто ничего другого она и не ожидала и не беспокоилась. В комнате почему-то стало светлее, лица собеседников казались праздничными, в глазах у всех искрилась радость.

Из Жердевки пришла неузнаваемо похудевшая и состарившаяся за время болезни Матрена. Прежнее добродушие солдатки теперь сменилось подозрительностью к каждому человеку. Отозвав Степана в сторону, Матрена зашептала:

— Слыхал, осиновские кулаки собираются вступать в коммуну? Тут, Степушка, одна хитрость! Барская земля да лес — им на зависть!

— Кулаков не допустим, — успокоил женщину Степан.

Солдатка понимающе кивнула головой, однако тотчас схватила его за рукав, прерывисто дыша.

— А меня, слышь, не попрекнут детями? Скажут: на работу — одна, а за стол — целая орда!

— Эх, тетка Матрена! — светлые глаза Степана мечтательно затуманились. — У меня ведь тоже семья! Будем богаты — всем хватит, а для бедности незачем и огород городить.

«Про детей Огрехова сказать бы, — подумала солдатка, но со двора донесся голос Николки, вернувшегося из города, и Степан отошел к окну. — Да уж так и быть, после скажу».

Николка, остановившись у каретного сарая, выпрягал лошадей и громко разговаривал с кем-то, неловко выбиравшимся из саней. Подойдя к мужу, Настя глянула в окно и ахнула.

— Степа, узнаешь?

— Гранкин!

Яков Гранкин вошел в дом, гремя коваными обрубками. Быстро окинул присутствующих злобным взглядом, точно ожидая встретить здесь заклятых врагов, но при виде знакомых лиц успокоился. Сбросил с остриженной головы шапку.

— Здоровеньки были! С новосельем, что ли?

— Угадал! — весело поднялся навстречу ему Степан. — Садись, Яков Фролыч, с нами чаевничать.

— Спасибочко. Мне рассказал Николка про вашу думку. Да и раньше по городу слух шел. Разно болтали насчет, значит, этой самой коммуны… А я скажу: верную линию берешь, Степан! И, случаем, если против меня нет возражений…

Он закашлялся, отпил из поданного Настей стакана глоток чаю. Долго и тяжело дышал.

Степан подошел к нему, тронул за плечо.

— Скажи откровенно, дружище: выписался или просто сбежал из госпиталя?

— Умереть, Степан, везде можно… не обязательно при медиках.

— Ну, тогда ложись! Настя, покорми его и следи, чтобы не вставал!. Такими вещами не шутят. Вон тетка Матрена не захотела лечиться — и до сих пор скрипит.

Гранкин вдруг хихикнул.

— Ой, Степан… хоть бы ты-то не поддавался этой глупости! «Ложись, ложись»… — Он снова залился тихим смешком. — Ежели меня штыками не угомонили, так разве слово подействует?

И, усевшись за стол, начал жадно поедать все, что успела Настя приготовить.

Вечером в окнах бывшего гагаринского дома зажглись огни. Всюду слышались голоса, оживление. По комнатам бегали дети, играя с пушистым и косолапым, как медвежонок, бурым щенком, принесенным откуда-то Николкой.

Взрослые сидели в зале. За столом разместился президиум первого собрания коммунаров — Осип, Настя и дядя Кондрат. Склонившись над листом бумаги, Степан набрасывал тезисы предстоящего доклада. Он уже поднялся, чтобы начать его, когда за дверью шаркнули шаги и раздался легкий стук.

— Постой, — сказал Кондрат, прислушиваясь, — кого-то еще бог несет.

И действительно, дверь раскрылась, на пороге остановился, жмурясь от света, пастух Лукьян.

— Вечер добрый! Не помешал честной компании? — Лукьян поклонился и отряхнул с усов и бороды остатки инея.

— Просим, просим, — ответили собравшиеся. — Садись, гостем будешь!

— А может, я гостем-то не хочу? Сказывают, время пришло хозяином быть!

Степан посмотрел на обиженное лицо старика, спохватился:

— Прости, Лукьян Кузьмич. Не сразу догадались.

— Ишь, какие недогадливые! — сказал пастух, снимая зипун. — Думаете, я на всю жизнь нанялся под жердевское стадо?

Он уселся на мягкий диван, согревая дыханием озябшие руки, и приготовился слушать Степана.

Глава двадцать первая

— Товарищи, — начал Степан, и все увидели, что он волнуется больше обыкновенного. — Сегодня мы еще раз убедились, как враги народа цепляются за нашу трудовую землю. Теперь уже ясно: Витковский пристроен сюда самим Гагариным, а Клепиков придал ему «законную» силу.

Гранкин даже привстал на свои обрубки.