Молодость - Савелий Леонов

Среди фланирующей толпы добровольцев мелькали черкески, папахи и яркие башлыки кубанцев и горцев из личной охраны генерала Шкуро, поезд которого, размалеванный волчьими пастями, стоял на запасном пути. Попадались чубатые донцы с красными лампасами на широких штанах и такими же красными околышами заломленных набекрень фуражек. Гуляла в сопровождении целой свиты поклонников Диана Дюбуа, прославившаяся расстрелами пленных красноармейцев. Она была в гимнастерке с погонами корниловского поручика и узких бриджах, плотно обтягивавших ее высокие бедра.

Офицеры, перемигиваясь, шептали известные всем куплеты:

Диана-первопоходницаДо мальчиков охотница…

Но Дюбуа не обращала на это внимания. В толпе мужчин она чувствовала себя как рыба в воде.

В конце перрона обособленно стояла кучка иностранцев. Английские летчики в кожаных шлемах и наплечных ремнях, американский военный наблюдатель в форме лейтенанта, французский капитан Фукэ высокомерно взирали на «цветное» войско, покуривая трубки и сигары.

Второй месяц Добровольческая армия откармливалась, вооружалась и бездельничала, застигнутая весенней распутицей. Гагарина, с риском для жизни перескочившего через фронт и очутившегося на кубанской земле, белогвардейцы встретили с подчеркнутой холодностью. Офицеры-корниловцы презрительно косились на новичка, слишком долго находившегося среди большевиков. Даже самые зеленые прапорщики считали себя выше этого полковника: ведь они мерзли с Корниловым в задонских степях! Им казалось, что уже сделано самое главное и героическое, хотя в действительности не было сделано ничего.

Лишь поручик Кружков искренне обрадовался встрече с Гагариным. Помог ему устроиться и разобраться в обстановке. Сам он происходил из мелких дворян и гордился дружбой с титулованным полковником.

— Вы рассчитывали найти здесь прежнюю офицерскую касту, не правда ли? — спросил Кружков, весело и беззаботно улыбаясь. — Ее нет! В Добровольческой армии, как в сборной солянке, всего найдешь понемногу. Вон князь Емельницкий, а рядом поручик от сохи, какой-то бывший учитель Камардин. Там капитан Парамонов, сын шахтовладельца, тот самый, что изощрялся в искусстве «протирать глаза» отцовским деньжатам… Теперь у этого молодого человека с пожилыми чувствами капиталу — манишка да записная книжка; потому и обретается среди изгнанников рая.

Кружков рассказал, что корпус Шкуро начал действовать в районе Шахты и Деникин намерен бросить туда части Май-Маевского.

— Ничего, Серафим Платонович, — щебетал он своим тоненьким голоском, — скоро начнутся бои, придет новая слава и помирит наше кровное братство. А по пути на Москву вы найдете в Курске дражайшую супругу и будете совершенно счастливы.

— Сказать по правде, для меня такое отношение добровольцев явилось полной неожиданностью, — признался Гагарин.

— Вы должны понять их, полковник. Они совершали дела под Екатеринодаром вместе с Корниловым, когда многие из нас еще гадали на кофейной гуще…

— Многие, надо полагать, гадали и сейчас гадают, но я здесь ни при чем. Ни одного дня не сидел я в Совдепии сложа руки, смею вас заверить. Участь России решается на фронте, однако нельзя недооценивать тех вспышек народного гнева, которые потрясают тыловые устои большевиков.

Кружков понимающе кивнул и достал из кармана гимнастерки две гаванские сигары. Протягивая одну из них Гагарину, улыбнулся:

— Видите, как нас опекают союзники… Курим гаванны, шинели носим английские, стреляем из американских винтовок. У нас тыловая база гораздо обширнее, чем у большевиков. И это вторая причина, почему корниловцы с презрением относятся к офицерам, терявшим драгоценное время на уездные восстания и прочую эсеровскую пачкотню.

Гагарин молча раскуривал сигару. Последние слова напомнили ему о Клепикове, с которым связала его судьба, и он почувствовал какую-то неловкость перед самим собой… Не понять было: то ли он стыдился этой нелепой дружбы с авантюристом, то ли огорчался неблагодарностью людей, ослепленных первым успехом и поддержкой великих государств.

— Ну, а если союзники нас оставят? — спросил он в раздумье. — Какой у нас тогда будет тыл?

— Не оставят, — уверенно сказал Кружков. — Ведь они не просто союзники, а наши кредиторы. Им неинтересно потерять одиннадцать миллиардов золотых рублей военного займа, не говоря уже о концессиях. Недавно через Дарданеллы прошли к нам французские броненосцы, а на побережье Черного моря сосредоточилось пятьдесят тысяч иностранных войск.

Кружков, находясь больше года на Юге, мог бы служить ходячей историей развития контрреволюции поя опекой Антанты. Он рассказывал, как еще осенью 1918 года адмирал Ненюков послал старшему союзному адмиралу все документы о минных заграждениях на Черном море, о числе и тоннаже военных и коммерческих русских судов, даже «планы, описания, статистические данные портов и рейсов всего Черного моря, обработанные нашим бывшим морским генеральным штабом». Деникин, поощряя Ненюкова, старался не отстать от Колчака, который выдал американцам военные секреты о русском флоте.

— Вы удивляетесь, Серафим Платонович, что мы не соблюдали элементарной осторожности, необходимой и в отношении друзей? Беда, голубчик, заставляла! Ведь мы на ладан дышали… А тут, пожалуйста: десятого ноября в Новороссийск прибыла иностранная эскадра. Голубовато-серые эсминцы. Грозные крейсеры с дальнобойными орудиями — французский «Эрнест Ренан» и английский «Ливерпуль». Вместе с ними генерал Эредли привез на болгарском пароходе под французским флагом винтовки и патроны, которые нам нужны были до зарезу. Эх, закатили же мы тогда пир в честь союзных гостей!

У Кружкова замаслились глаза при воспоминании о многодневных кутежах в Новороссийске, а затем в Екатеринодаре, куда проследовали английская военная миссия во главе с генералом Пулем и французский дипломатический представитель лейтенант Эрлиш. Он почти дословно воспроизвел речь Деникина на торжественной попойке.

— В этот час возрождения русской государственности, — говорил Деникин, — вновь сомкнулся фронт, и к нам протянулись дружеские руки…

Медленно цедя скупые, бесстрастные фразы, Пуль отвечал на приветствие:

— У нас с вами одни и те же стремления, одна и та же цель. Я послан своей страной, чтобы узнать, как и чем вам можно помочь.

Пуль не терял времени понапрасну. Он ежедневно сносился со своим правительством, и скоро в Новороссийске бросили якорь одиннадцать английских судов с тяжелым вооружением для белых армий. Одновременно войска генерала Томсона, трусливо отсиживавшегося всю мировую войну в Месопотамии, вступили в Баку.

В обращении «К народам Северного Кавказа» Томсон, не стесняясь, открывал карты зарубежного империализма:

«…войска, которые находятся в данный момент под моим командованием в Баку, являются лишь первой частью союзной армии, которая в скором времени займет Кавказ».

Через месяц английский десант, возглавляемый генералом Форестье-Уокером, высадился в Батуми. Интервенты захватывали стратегические пункты, чтобы крепче сковать кольцо блокады вокруг Советской республики. Говоря о восстановлении порядка в России, они думали только о закабалении этой огромной страны, о грабеже ее природных богатств и зверской эксплуатации народа. Поэтому союзный флот спешно принимал в Севастополе от побежденных немцев русские корабли, не допуская на них даже белогвардейцев. Старший адмирал флота англичанин Карльсон приказал занять суда иностранными командами. На русских мачтах взвились английские, французские, американские, итальянские, греческие флаги, и боевые корабли, точно взятые на абордаж, отплыли в Измир для интернирования.

По распоряжению французского адмирала Леже интервенты взрывали русские боеприпасы, хранившиеся в Севастополе, рубили топорами аккумуляторы подводных лодок, уничтожали приборы управления, швыряли в море замки от орудий. Им надо было ослабить мощь России, низвести великую державу до уровня обыкновенной колонии.

Во главе этих государств-разбойников стояла Америка. Янки хозяйничали вместе с японцами на Дальнем Востоке. Они покрыли Советский Север лагерями смерти, где обильно лилась кровь архангельских крестьян и мурманских рыболовов, не признавших власти заморских поработителей. Соединенные Штаты больше всех помогали белогвардейским генералам Колчаку и Миллеру, Юденичу и Деникину. Помогали военным снаряжением, оружием, боеприпасами. Не жалели долларов: это должно было, рассчитывали они, окупиться сторицей!

Но белое офицерство не вникало сейчас в истинные цели зарубежных покровителей. Все помыслы этих господ сосредоточились на борьбе с большевиками — разрушителями барского довольства и покоя. Даже осведомленный в «дипломатических» делах белых поручик Кружков без иронической улыбки рассматривал свежий расклеенный на стенах станции Тихорецкой плакат, где изображался рыжий янки с трубкой в зубах, тащивший за ниточки кукольные кораблики и пушечки, а подпись гласила: «Мои друзья русские! Я, американец, дам вам все нужное для победы».