Молодость - Савелий Леонов

Гагарин улыбнулся: «Сиволапое мужичье… Где им воевать! Оставили незащищенный фланг да еще с такими подступами!»

Ему доставляло особое удовольствие находить тактические ошибки в обороне красных и строить на этом свой успех.

Зной постепенно спадал, тени удлинялись на засохшей глине. Вытирая платком багровое лицо, Гагарин оглянулся на роту и махнул рукой:

— Стой!

С бугорка торопливо скатился один из дозорных, делая какие-то предупреждающие знаки. Поднявшись на ноги и не отряхивая запачканных брюк, он приглушен ным голосом сообщил:

— Кто-то лежит в бурьяне, господин полковник…

— Заслон?

— Нет, просто один человек.

Гагарин поморщился. Согнувшись, полез в гору, впился глазами в разросшийся на меже бурьян. Да, примерно на расстоянии трехсот шагов от оврага лежал красный наблюдатель. Он, конечно, не видел приближения гагаринской роты, он мог обнаружить ее в момент выхода из оврага и поднять тревогу.

Подозвав к себе подпоручика Веревкина, остроглазого смельчака, Гагарин шепнул:

— Тихая смерть.

— Слушаюсь!

Веревкин отдал винтовку дозорному, сбросил патронташи и подсумки и, взяв в зубы кинжал, медленно пополз к бурьяну. В это время в селе грохнула трехдюймовка, за ней вторая, третья. Красноармейская батарея начала % обстреливать приближавшуюся пехоту белых. Гагарин заметил, как возле одной колонны взметнулись в небо черные брызги и пехота стала рассыпаться в цепь. Тотчас от железной дороги донесся знакомый гром, над головой завыли снаряды, село застонало, оглушенное серией мощных разрывов. То бронепоезд «Три святителя» нащупывал артиллерию противника.

Одновременно загудело правее корниловцев, где наступал марковский полк, а потом стрельба послышалась и слева, на участке дроздовцев. Бой разгорался, словно огромный костер, тронутый одной маленькой искрой. В дело вступали один за другим пулеметы, раздирая степь, будто крепкое полотно, на тысячи ленточек. Где-то за холмами прокатилось тягучее «ра-а-а-а…», однако сразу же утонуло в яростной ружейной пальбе.

«Веревкин, черт возьми, дорога каждая минута!» — думал Гагарин, испытывая все большее нетерпение от необычайной медлительности подпоручика.

Он теперь хорошо видел в бурьяне наблюдателя, который задрал рыжую бороду и не сводил глаз с поля боя. На какой-то миг Гагарину показалось, что он встречал раньше этого человека.

«Нет, пустое! Таких нечесаных увальней в России достаточно!»

Веревкин заползал несколько сзади наблюдателя и был уже совсем рядом, когда тот неожиданно приподнялся и крикнул хриплым голосом:

— Эге, Шуряк, не спишь там? Сдается мне, по низу вроде скотину прогнали!

Он кричал, повернув голову к оврагу. Очевидно, там, на повороте, был кто-нибудь еще. Вдруг бородач схватился за винтовку, и в ту же секунду взметнулось над ним, словно пружина, проворное тело Веревкина. Затрещал бурьян, до Гагарина долетело несколько пронзительных воплей; бесформенный ком стремительно покатился с бугра…

Гагарин повернулся, чтобы дать роте команду рывком проскочить к, селу, но из-за поворота оврага хлестнула пулеметная очередь, повалив целое отделение. В следующую минуту рота уже бежала, усеивая дно оврага трупами и оглашая пространство стонами раненых. Гагарин оцепенел, не веря собственным глазам. Потом, увидав мчавшегося к нему рыжебородого красноармейца, побежал вслед за ротой, даже не пытаясь ее остановить.

— Крой, Шуряк, угощай барчуков! — кричал Федор Огрехов пулеметчику, потрясая винтовкой.

Глава двадцать шестая

В начале апреля, когда золотые иглы солнечных лучей вышивали кружева на потемневшем снегу, вернулся из Орла худой, постаревший Октябрев.

Степан обрадовался ему несказанно:

— Павел Михалыч! Выздоровел? Ну, садись… садись на председательское место! Ждал тебя день и ночь. Сегодня на исполкоме поклонюсь народу и отправлюсь пахать землю.

— Где ты собираешься пахать, товарищ Жердев? — спросил Октябрев, прохаживаясь по кабинету.

— Как? Ты еще не знаешь, что мы организовали коммуну? — с восторженным удивлением рассмеялся Степан.

И он стал рассказывать, какие люди собрались в бывшем имении Гагарина, как по-хозяйски взялись за дело, сколько вывезено в поле навозу, отремонтировано плугов, приобретено лошадей. Октябрев слушал, поглядывая на довольное лицо Степана и почему-то раздраженно подергивал левой щекой. Это подергивание началось у него после ранения и означало большую душевную муку.

— Говоришь, сеять собрался, товарищ Жердев?

— Собрался, Павел Михалыч. Все коммунары хотят вырастить хорошие хлеба, одолеть нужду, зажить по-человечески. Это будет пример бедноте, которая собственными руками может создавать себе счастье.

— Да, ранний сев — великое дело. Сей овес в грязь, — будешь князь, — с улыбкой произнес Октябрев и задумчиво присел на подоконник. — Только надо оградить от врага и посевы, и свою жизнь, и счастье. Надо разбить белых!

— Беляки далеко от нас пока что…

— А если подойдут ближе, будет поздно. Следует сейчас подумать о спасении революции. Лично я не собираюсь председательствовать в исполкоме. Получил назначение на Южный фронт, командиром бронепоезда.

Степан быстро взглянул на Октябрева и словно впервые увидел его высокую фигуру в матросской форме, темную кобуру пистолета под бушлатом. Он вдруг понял, что его мечтам нанесен непоправимый удар» Вряд ли придется ему походить в эту чудесную весну за плугом, подышать вольным запахом родной земли; вряд ли летней порой загуляет в привычных руках веселая певунья-коса. Другая страда звала к себе сынов Родины.

— Говоришь, положение серьезное? — как бы проверяя себя, спросил Степан.

— Самое серьезное, дружище. Антанта пошла в открытую игру. Англия, например, официально признала Колчака верховным правителем России; Америка и Франция не отстают от нее в снабжении белых оружием, боеприпасами, снаряжением. Правда, у них в собственных войсках не все благополучно, да Бавария с Венгрией оттянули на себя часть забот… Но основная задача — покончить с Советами — уже нашла свое отражение в речах министров и правительственных декларациях.

Скупыми словами набросал Октябрев картину нашествия интервентов и белогвардейщины. В марте три армии Колчака — северная, западная и южная (по сто тысяч штыков каждая) — перешли в наступление. Пала Уфа и ряд других городов. Враг угрожает прорваться к Волге, где он намерен соединиться с правым флангом деникинских войск и совместно двинуться на Москву. Октябрев показал привезенную из Орла свежую газету, которая еще не дошла сюда; в ней сообщалось о призыве в армию девяти возрастов и было напечатано обращение ЦК партии ко всем коммунистам.

Степан слушал, шагая по кабинету точно так же, как недавно прохаживался Октябрев. Он то и дело вынимал из кармана трубку и табак, но забывал о них и прятал обратно.

— Ты когда едешь, Павел Михалыч? — спросил он, остановившись.

— Завтра. Мой бронепоезд в Курске пополняет боезапас.

— В таком случае — слетаем в коммуну. Я хочу показать тебе ростки новой жизни, которую нам придется защищать. Сию минуту попрошу оседлать коней.

Через полчаса они были уже за городом. Лошади шуршали копытами по сыпучим снежным островкам, уцелевшим среди раскисшего чернозема. На подсыхающую обочину большака спустилась из сверкающей небесной синевы дружная стайка скворцов — вестников весны.

«Прилетел скворец — и зиме конец», — думал Степан, желая вернуть себе прежнее настроение, однако щемящая грусть крепко легла на сердце.

Между тем Октябрев, засунув длинные ноги в стремена, с видимым удовольствием наслаждался прогулкой. Он даже непрочь был подшутить над такими вещами, о которых всегда говорил серьезно.

— Итак, дружище, обошли нас с тобой Клепиков и Гагарин. Придется снова ставить силки для этих зверей.

— А Ефима Бритяка ты не считаешь? — промолвил Степан, не поднимая головы.

— Речь идет о тех, кто выскочил из-за решетки. Виню себя в том, что не прикончил Клепикова своей властью, как подсказывало мне человеческое здравомыслие. Тогда и Гагарину не за что было бы зацепиться.

— Зацепка у них наверху, Павел Михалыч. Я писал насчет одного типа — губернского юриста Енушкевича, — и за него было взялись, а в Наркомюсте все замяли. Видать, не мало еще притаилось гадов за лакированными столами учреждений. Тут, брат, и воюй и оглядывайся, чтобы не получить нож в спину.

Они поравнялись с лесом, где погиб военком Быстрое. Октябрев хотел взглянуть на могилу товарища, но дорога в ту сторону походила на топкое болото. Путники молча обнажили головы и долго ехали, опустив поводья, должно быть, вспоминая встречи с Иваном Быстровым,

Наконец в розоватом тумане показалась и Жердевка… Степан сразу выпрямился в седле. В светлых глазах ожил веселый блеск.