Простая милость - Уильям Кент Крюгер

виноград, вьющийся по беседке у Хэнсонов, наших соседей через два дома… Я вдыхал сладковатый аромат зерна в элеваторах возле железнодорожных путей и даже сочный запах тины на реке в двух кварталах отсюда. Джейк стоял, с головы до ног залитый солнечным светом. Он и сам сиял, будто наэлектризованный, а радостная улыбка так растянула его щеки, что они едва не лопались.

Гас вошел в переднюю дверь, подбоченился и пристально на нас взглянул.

— Ну и что делать будем? — спросил он.

— Ничего, — ответил я, подумав, что теперь он надерет нам задницы за шторы.

— А вот и нет. — Он потряс ключами от нашего семейного "паккарда". — Мы отправляемся на конную прогулку.

Мы повернули из долины на север и покатили через сельскохозяйственные угодья. Ехали по неведомым для меня проселочным дорогам, прокладывали путь между кукурузными и соевыми полями, мчались мимо ферм и проскакивали через городки, мелькавшие один за другим… Наконец мы очутились в долине, чуть более узкой, чем долина реки Миннесота. Кругом раскинулись изумрудные поля люцерны, обнесенные белыми изгородями. Мы свернули с главной дороги на узкую грунтовку, которая привела к дому с большой конюшней и несколькими дворовыми постройками; над всем этим возвышались могучие вязы. В тени возле дома стояла женщина, наблюдавшая за нашим прибытием. Когда Гас остановился, она вышла нам навстречу.

— Джентльмены, — сказал Гас, когда мы высадились, — я хотел бы представить вам Джинджер Френч. Джинджер, это мои друзья, Фрэнки и Джейк.

Мы по очереди пожали ей руку, и я подумал, что Джинджер Френч — самая привлекательная женщина, которую я когда-либо видел: высокая и стройная, с длинными каштановыми волосами, свободно ниспадавшими ей на плечи. Одета она была в легкую голубую рубашку с жемчужными застежками и черные кожаные сапоги для верховой езды.

Она поцеловала Гаса в щеку, а нам сказала:

— Ребята, хотите выпить лимонаду, прежде чем отправимся?

— Нет, мэм, — ответил я. — Лучше срезу поедем.

Они с Гасом засмеялись, Джинджер взяла его за руку и направилась к конюшне, где уже ожидали оседланные лошади.

Как оказалось, Джинджер — она предпочитала, чтобы ее называли этим именем — выросла не в Миннесоте, а в Кентукки, и на запад переехала с мужем, работавшим на компанию под названием "Каргилл". Они жили в Городах-Близнецах, но она скучала по лошадям, поэтому ее муж купил земельный участок в небольшой долине, и они устроили там своего рода ранчо, на котором проводили выходные и большую часть лета. Два года назад ее муж умер от сердечного приступа. Она переехала на ранчо и сама стала им заниматься. По ее словам, Гас очень помог ей в этом году во время первых сенозаготовок, собственными руками спрессовав большую часть люцерны.

— Прекрасные мускулы, — сказала она и широко улыбнулась.

Я кое-что знал про Гаса. Знал, что он живет случайными заработками, мотаясь по всему округу. Он делал текущий ремонт в церквях по поручению моего отца; рыл могилы на кладбище в Нью-Бремене и поддерживал порядок за оградой; иногда получал задания от автобазы Монка, когда им требовались услуги мотоциклиста; выпалывал сорняки на полях; натягивал проволоку на изгороди; устраивал насыпи вдоль ручьев, чтобы не разливались и не размывали берега; время от времени перебивался строительными работами. А также заготавливал сено. Да… Для Джинджер я и сам бы позаготавливал сено и не попросил бы за труды ни цента.

Я ехал на жеребце по имени Смоки, а Джейк — на кобыле по имени Поки. Гас ехал на громадной рыжевато-бурой зверюге, звавшейся Торнадо, а Джинджер, разумеется, на Леди. Мы следовали по тропинке вдоль ручья, прорезающего дно долины. Проехали мимо маленького трактора без колес, поставленного на деревянные колоды. Задняя ось соединялась ремнем с ирригационным насосом, который качал воду из ручья и орошал поля люцерны.

— Работа Гаса, — сказала нам Джинджер и нежно коснулась его руки.

Они с Гасом ехали бок о бок, негромко беседуя. Мы с Джейком держались позади. Мы уже ездили верхом, когда летом пару раз отдыхали в церковном лагере, считали себя опытными ездоками и хотели пуститься галопом, но Джинджер сказала, что пока нам лучше не усердствовать и подождать, пока лошади к нам привыкнут, а мы привыкнем к лошадям. В любом случае, мне было все равно. Мне нравился этот прекрасный летний день, нравились мотыльки, порхавшие над люцерной, словно снежинки, нравились холмы, зеленевшие на фоне голубого неба, и прохладная водяная пыль, поднимавшаяся от разбрызгивателей, орошавших поля. Когда мы вернулись, Джинджер вынесла на веранду лимонад и сахарное печенье и стала рассказывать про дерби в Кентукки, куда ездила каждый год. С ее слов мне казалось, что это самое захватывающее занятие, которое только можно вообразить. Время пронеслось слишком быстро.

Мы попрощались, Джейк крикнул, что садится вперед, я забрался на заднее сидение. Гас и Джинджер Френч с минуту негромко беседовали в двух шагах от машины, потом он поцеловал ее в губы, а она держала его за руку, будто не хотела отпускать. Потом она подняла руку и помахала нам, и мы поехали обратно в Нью-Бремен.

По дороге домой Гас завернул в винный магазин и купил пива. Домой мы добрались к вечеру. Гас вошел вместе с нами и сказал:

— Я приготовлю ужин.

Он не спросил, чего мы хотим, а просто открыл холодильник, посмотрел, что в нем есть и вытащил коробку яиц и брусок сыра чеддер. Из буфета достал банку мясных консервов. Поставил на плиту сковородку и налил масла. Почистил картошку, нарезал кубиками и присыпал мукой из жестянки возле раковины. Разрешил нам с Джейком высыпать картошку в масло, уже шипящее на сковородке, дал лопатку и велел следить, чтобы не пригорело. Тем временем на второй сковороде он залил измельченные консервы яйцами, взбитыми с солью и перцем, посыпал все тертым сыром и накрыл крышкой. Когда картошка поджарилась, он лопаткой выложил ее на бумажное полотенце, чтобы впиталось лишнее масло. Мне он велел накрыть на стол, а Джейку — пойти в церковь и позвать отца к ужину. Разложил все по сервировочным блюдам и поставил на стол, а затем, распорядился, чтобы я налил молока для себя и Джейка, а сам откупорил две бутылки пива.

Войдя в кухню, отец застыл в изумлении.