Простая милость - Уильям Кент Крюгер

мальчишка Брандт останется безнаказанным. Мне неприятно это говорить, Фрэнк, но так устроен мир. Богатые, они ходят на ходулях, а мы, остальные, просто ползаем под ними в грязи. Что тут остается? Разве только писать правду в таких местах, чтобы весь мир увидел. Слегка ткнуть их носом в ту вонь, которую они сами распространяют, да?

Он улыбнулся и тихо засмеялся.

Я думал, что ненавижу Брандтов, но разговор Дойла заставил меня почувствовать неловкость, как будто мы оба участвовали в каком-то крупном и мрачном заговоре, и я не был уверен, что хочу этого. Однако это было лучше, чем угодить в кутузку.

Дойл остановился перед нашим домом, мы оба вылезли из машины, он открыл багажник, и я достал велосипед. Полицейский взял в руки баллончик с краской, валявшийся у ворот Брандтов.

— Это я заберу себе, если не возражаешь, — сказал он. — Выброшу куда-нибудь, где никто не найдет. Фрэнк, все должно остаться между нами, понял? Если хоть словом проговоришься, буду считать тебя вруном, ясно?

— Да, сэр.

— Ну тогда хорошо. Иди поспи, малец.

Он смотрел, как я прислонил велосипед к гаражной стене, а потом тихонько прокрался через боковую дверь на кухню. Прежде чем лечь в постель, я выглянул в окно, но Дойла уже не было.

29

Наутро к нам заявился шериф. Мы завтракали — все, кроме матери, которая еще лежала в постели. Отец пошел открывать. Я поднялся из-за стола и встал в дверном проеме, слушая их разговор и едва дыша.

— Прошлым вечером возле дома Брандтов произошел акт вандализма, Натан. Кто-то при помощи баллончика с краской написал у них на воротах "убийца". Вандал оказался не слишком грамотным — пропустил букву и написал "убица". Но его намерение понятно.

— Досадно, — сказал отец.

— Полагаю, ни вы, ни ваша семья об этом ничего не знаете.

— Ничего. Откуда?

— Я не особо настаиваю, но должен спросить. По правде говоря, это может быть кто угодно в городе. Отношение к Брандтам в последнее время довольно кислое. Кстати, я слышал, что вчера вечером Рут чуть не погибла.

— Ничего подобного. Она просто пошла прогуляться и никому не сказала, куда. Она слегка припозднилась, и мы немного забеспокоились.

— Вот как, — сказал шериф. — Значит, я неправильно понял.

Потом он посмотрел мимо отца внутрь дома — точно так же он смотрел мимо меня несколько дней назад. Его взгляд наткнулся на меня, замершего в дверном проеме, и остановился, так что я понял — он не сомневается, кто этот вандал.

— На этом все, шериф?

— Да, пожалуй. Просто я подумал, что вам следует знать.

Он вышел, сел в свою машину и уехал, и когда я сел за стол, Джейк посмотрел на меня точно так же, как шериф. Отец вернулся на свое место, Джейк ничего не сказал, и мы закончили завтрак.

Позже, в нашей комнате, Джейк сказал:

— "Убица"? Даже правильно написать не мог?

— Ты о чем?

— Сам знаешь.

— Не знаю.

— А я удивился, почему ты лёг спать в пижаме, а проснулся в трусах и в майке. Ты ночью ходил к Брандтам, верно?

— Ты сумасшедший.

— Нет. — Он сел на кровать и посмотрел на меня. Он не был ни сердит, ни взволнован. — Почему ты меня не взял?

— Не хотел, чтобы ты вляпался в неприятности. Послушай, Джейк, я там был, но не я написал это слово.

— Что ты сделал?

— Мама попросила положить конверт на лобовое стекло машины Карла.

— Что в нем было?

— Не знаю. Она взяла с меня обещание, что я не буду его открывать.

— А кто сделал надпись на воротах?

— Не знаю. Когда я пришел, она уже была.

Я собирался рассказать Джейку всю историю, когда услышал злобное рычание автомобильного мотора. Высунулся в окно и увидел, что к нашему дому подъехал на своей спортивной машине Карл Брандт. Мы с Джейком спустились вниз. Мать наконец встала и теперь ела тосты и пила кофе. Отец ушел в церковь, но, должно быть, увидел машину Карла, поскольку поспешно вернулся домой.

Карл постучался в переднюю дверь, я открыл. Когда он вошел, папа остановился позади него на ступеньках крыльца. Карл выглядел, будто мертвец. Он стоял, опустив плечи и потупив глаза, и от него исходил настоящий дух отчаяния. Мать вышла из кухни с чашкой кофе в руке. Она, кажется, совсем не удивилась. Темные глаза Карла ненадолго задержались на каждом из нас, и наконец остановились на матери. В руке он держал знакомый конверт. Они не обменялись ни словом, но моя мать вышла вперед, поставила чашку на столик и направилась в гостиную. Карл последовал за ней. Мы втроем наблюдали — перед нами как будто разыгрывалась какая-то молчаливая игра. Мать открыла конверт, достала оттуда ноты, села за пианино, поставила ноты на пюпитр. Пальцы ее коснулись клавиш, полилась знакомая мелодия, и мать запела.

Зазвучала "Незабываемая", знаменитая композиция Нэта Кинга Коула. Играла мать великолепно, а пела так, словно мягкая перина приглашала отдохнуть истомленной душе. Эту самую песню Карл и Ариэль пели дуэтом весной на выпускном вечере, сорвав бурные овации. Все мы были там, и когда я услышал их пение, то понял — теперь я точно знаю, что такое любовь.

Карл Брандт стоял, положив руку на пианино, и я подумал, что если бы ему не было обо что опереться, он бы упал. Он всегда казался мне старым, зрелым и умудренным, но теперь он напоминал ребенка и как будто собирался заплакать.

Когда мать закончила, он прошептал:

— Я не убивал Ариэль. Я бы никогда не мог причинить Ариэли никакого зла.

— Я никогда и не думал, что это ты, — произнес отец.

Карл повернулся к нему и сказал:

— А весь город думает, что это я. Я даже не могу выйти из дома. Все смотрят на меня, как на чудовище.

Мать, сидевшая на табурете за пианино, посмотрела на