Простая милость - Уильям Кент Крюгер

меня, не для Джейка или папы.

— Я и говорю. Никакому Богу нет дела до нас. Только нам самим и нашим близким.

Она обняла меня, слегка прижала к себе, и я вспомнил, что в детстве боялся, когда она так делала.

— Но твоему отцу, Фрэнки, больше дела до Бога, чем до нас. Для меня это, как если бы ему было больше дела до воздуха, и за это я его ненавижу.

Мне хотелось рассказать ей о той ночи, когда он плакал у алтаря в объятиях Гаса. Рассказать ей о проповеди, произнесенной им на следующий день, и о том, как из воздуха, до которого ему якобы больше дела, он черпает необычайную силу. Вместо этого я просто наклонился к ней, почувствовал, как она плачет, взглянул на луну, прислушался к лягушкам, которые квакали на берегу реки, а потом услышал голоса, раздававшиеся из темноты со стороны города, и увидел яркий свет фонариков, приближающихся вдоль железнодорожной насыпи.

— Черт побери, — тихонько проговорила мать. Святой Натан подоспел на помощь. — Она посмотрела на меня, посмотрела прямо в глаза. — Ты сделаешь кое-что для меня, Фрэнки? Кое-что такое, о чем не расскажешь отцу?

Огни приближались вдоль железнодорожных путей, и через пару минут достигли бы нас. Нужно было решаться и решаться побыстрее.

Я проснулся глубокой ночью. Накануне, готовясь ко сну, я сложил одежду на стуле, а поскольку опрятностью я не славился, Джейк поглядывал на меня с подозрением. Но тот вечер был странным, и в те дни все было странным, поэтому Джейк не стал задавать никаких вопросов.

Я схватил одежду и вышел в коридор. Дверь в спальню матери была закрыта. Я подумал, не проснулась ли она, заслышав мои шаги. Спускаясь по лестнице, я старался ступать как можно тише, чтобы не сообщить о моем приближении отцу, который спал на диване в гостиной. На залитой лунным светом кухне я увидел, что стрелки настенных часов показывают два тридцать пять. Проскользнув через входную дверь во двор, я уже там надел штаны, рубашку, носки и кроссовки. Сложил пижаму, отнес в гараж и пристроил на полке рядом с масленкой. Выкатил велосипед, вскочил на него и направился в сторону города по дороге, которая в лунном сиянии казалась молочно-белой.

До Нью-Бремена я жил в других местах, в других городах, где мой отец служил пастором, и, хотя я узнавал их быстро и открывал для себя с легкостью, ни один из них не сделался так близок моему сердцу, как Нью-Бремен. Смерть Ариэли изменила все. Город стал для меня чужим, а по ночам — особенно пугающим, и я проезжал пустынные улицы с чувством, будто повсюду меня окружает угроза. Из неосвещенных окон глядели темные глаза. Среди теней, отбрасываемых луной, таились всякие ужасы. Все две мили до Высот я бешено давил на педали, как будто за мной гнались демоны.

Участок Брандтов размерами не уступал футбольному полю, ровно подстриженная трава напоминала ковер, среди которого тут и там виднелись цветочные клумбы. Ухаживал за всем этим садовник, человек по фамилии Петров, чей сын Иван учился со мной в одном классе. Участок окружала высокая кованая ограда, внутрь вели ворота, за которыми шла широкая подъездная аллея. На воротах красовалась большая, изящно выкованная буква "Б". Подъехав к ним, я увидел на одном из двух огромных каменных столбов, стоявших по бокам от входа, крупно выведенное черной краской слово "убица".

Я стоял перед воротами и смотрел на это неправильно написанное слово. Баллончик с краской валялся на земле неподалеку. Я посмотрел вдаль, на пустынную улицу, озаренную призрачным светом. На другой стороне ее высились дома, при каждом из которых имелся обширный участок, хотя ни один из них размерами не мог сравниться с владениями Брандтов. Все было погружено во тьму.

Я отошел на сто ярдов — к растущему возле ограды высокому клену, раскидистые ветви которого простирались над коваными прутьями. Прислонив велосипед к стволу, я вскарабкался на дерево, прополз по самой толстой ветке и спрыгнул во двор к Брандтам. Миновав широкое озеро лунного света, подбежал к белому каменному дому с колоннами, построенному во времена, когда Нью-Бремен был еще совсем молод. Повернул к гаражу, переделанному из каретного сарая. Перед ним, на подъездной аллее, была припаркована красная спортивная машина Карла.

Я сделал, как велела мать, а потом ринулся обратно к ограде. Поскольку деревьев с этой стороны не росло, влезть на кованую решетку было трудновато. Наконец, перебравшись на другую сторону, я вскочил на велосипед и помчался в сторону дома.

Я не успел далеко отъехать. На том самом месте, где дорога резко изгибается, меня ослепили передние фары встречной машины. Я быстро вильнул в сторону, чуть не упал с велосипеда и остановился. Машина тоже остановилась. Дверь открылась и захлопнулась. В блеске фар я не разобрал, кто это. Но через мгновение на меня упала громадная тень Дойла, и я понял, что погиб.

— Позвонили, что кто-то околачивается возле дома Брандтов, — сказал он. — Почему-то я не удивлен, что это ты. Слезай с велосипеда, Фрэнк, и поехали.

Я последовал за Дойлом к его патрульной машине. Он открыл багажник и сказал:

— Клади велосипед.

После того, как я сделал это, он указал на пассажирское сидение и сказал:

— Садись.

Когда мы подъехали к воротам особняка Брандтов, фары патрульной машины осветили надпись на столбе. Дойл взглянул на меня и ничего не сказал. Он вылез из машины, подобрал баллончик с краской и вернулся. Развернул машину, и мы медленно спустились с Высот. Долгое время Дойл вел машину молча, повесив наручники на руль. То и дело вскрикивало радио, но он ни разу не потрудился ответить.

Я сидел рядом с ним, чувствовал себя обреченным и тоже молчал. Представлял, как отец посреди ночи приходит в участок — совсем как тогда к Гасу — и уже видел перед собой выражение его лица.

На перекрестке с Мэйн-стрит, вместо того, чтобы повернуть к городской площади и полицейскому участку, Дойл повернул к Равнинам.

— Тут многие считают, что Брандты о себе слишком высокого мнения. Понимаешь, о чем я?

— Да, сэр.

— То, что случилось с твоей сестрой, возмутило людей. Готов поспорить,