История христианства - Кирилл Юрьевич Галушко

за нужу далечнаго и непроходимаго путешествия и за нахождение на наше христианство безбожных агарян и за неустроения и мятежи, еже в окрестных нас странах и господарей умножения, свободно нам сотворите в нашей земли поставление митрополита». На этом диалог прервался. На соборе 1448 года Москва рукоположила своего собственного митрополита Иону. Противники акта были сурово наказаны.

Через десять лет, когда Иона был болен и опасались его смерти, новый порядок был закреплен клятвой епископов, созванных князем в 1459 году: «…митрополита всея Руси, и от того, кто по его отшествию к Богу поставлен будет по избранию Святого Духа и по святым правилам святых апостолов и по повелению господина нашего великого князя Василия Васильевича». С тех пор московские митрополиты назначались в Москве из кандидатов князя без всякого участия патриарха. Московская церковь стала автокефальной (самоуправляемой), но непризнанной. Однако Московское государство далее укреплялось, особенно во времена Ивана IV Грозного, провозгласившего себя в 1547 году царем. А возможности и ресурсы Константинополя при османской власти падали. Поэтому при Федоре Иоанновиче в 1589 году это «самочиние» вынужденно признал и констатировал патриарх, лично приехавший в Москву, чтобы посвятить московского митрополита. Патриарху, правда, пришлось посидеть в Москве «в порубе», а в такой ситуации ему сложно было не принять автокефалию. И даже не митрополию, а патриархию.

Московская церковь стала национальной, со своим, независимым от греков главой, со своими святыми, со своим культом, значительно отличавшимся от греческого, даже со своей догматикой, установленной на Стоглавом соборе. Митрополиты и патриархи чутко ощущали настроения великого князя или царя, поддерживая церковными методами борьбу с политической оппозицией. Например, митрополит Варлаам попытался было перечить отцу Ивана IV – Василию III (1505–1553), но сразу же поплатился саном и был заточен в монастырь. Союз государства и церкви стал на весь XVI век определяющим фактором московской политики.

Смута начала XVII века привела к смятению и в церковной сфере, которую будет устранять монархия Романовых. Соборное уложение 1649 года ограничило рост церковного землевладения, поскольку новая династия и ее элита не хотели сокращения светских земель. Уложение уменьшило доход от эксплуатации монастырских вотчин: доходы переходили к новому Монастырскому приказу[132] и поступали в государственную казну. Кроме того, была сокращена судебная компетенция церкви, мирские суды стали рассматривать дела, относившиеся к ведению судов церковных. Патриарх Никон (1652–1666), тогда еще только архимандрит, которому царь Алексей Михайлович (1645–1676) в то время благоволил, называл Уложение 1649 года бесовским. И он, и другие иерархи и монастыри пытались сопротивляться. Однако единственное, чего они смогли добиться, – освобождения от юрисдикции светских учреждений по уголовным делам. Правда, был упразднен и Монастырский приказ. Но ненадолго – через полвека Петр I его возродит.

В целом церковные соборы были лишь совещательными органами при государе. Высшие клирики, по сути, представляли собой государственных чиновников. Всех следующих патриархов после Иова, как уже было сказано, избирали соборы по инициативе государя. Так же «избирались» епископы, и уже попросту назначались царем игумены и протопопы. Мало того, церковные иерархи должны были управлять при помощи назначенных царем чиновников. С 1610–1613 годов было установлено, что патриаршие и епископские бояре, дворецкие и дьяки прямо «даются от государя».

Любимец царя Алексея Михайловича, патриарх Никон, попытавшийся было вывести церковь из подчинения светской власти и поставить архиерея выше государя, очень быстро оказался низложен и сослан по решению большого Московского собора 1667 года. Но еще раньше Московский собор 1660 года признал права над церковью земного бога, то есть царя, равными с правами царя небесного – «ему же (царю) свою церковь Господь предал». Теперь царь, который традиционно мог «созывати освященный собор», «о благочинии церковном тщатися» и «о православныя церкви благостроения попечение творити», делал все это на законном основании по постановлению собора, которое было отражено в соответствующем Соборном уложении. Последнее красноречиво начиналось главой о богохульниках и церковных мятежах. Таким образом, здесь восторжествовал цезаропапизм.

Перейдем к реформам патриарха Никона, вызвавшим в Московском государстве такое явление, как старообрядчество. Причиной послужило в какой-то мере книгопечатание. Если в минувшем столетии первопечатнику Ивану Федорову пришлось бежать во Львов и Острог, то теперь в Москве появился свой Печатный двор. Патриарху хотелось установить с его помощью единообразие в чинах (обрядности) и каноне. Но возникла заминка с тем, что именно следует печатать. Рукописные варианты книг сильно отличались друг от друга, что неудивительно из-за более чем столетнего отсутствия московской церкви в среде восточного православия, да и предыдущей ее периферийности. Началось разбирательство с книгами еще при патриархе Филарете (1619–1633). Каждый последующий патриарх понимал эту так называемую «книжную справу» немного по-своему. При патриархе Иосифе (1642–1652), к примеру, в 1649 году приглашенные киевские монахи попытались привести церковные книги в соответствие с новогреческими.

Преемник Иосифа, Никон, тоже был склонен стандартизировать все по греческим канонам, хотя другие предпочитали опираться на старые рукописи. Московский патриарх, стремясь ввести единообразие, вел постоянную переписку с константинопольским патриархом Паисием, консультируясь по поводу обрядов и мелких теологических казусов.

Обескураженный числом формальных вопросов (которых было двадцать семь), Паисий решил аккуратно объяснить московскому коллеге, что «не следует думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах, которые не принадлежат к числу существенных, лишь бы соглашался в важных и главных с общей церковью». Исследователи считают, что Паисий даже приложил к письму экземпляр исповедания веры. Но очевидно, Никон голосу разума не внял, а пояснения Паисия об условности, например, перстосложения (комбинации пальцев) при крестном знамении и благословении не пришлись ему по душе. Он хотел реформы по «надежным образцам». И натолкнулся на яростную оппозицию.

На соборе 1654 года (года Переяславской рады) была обоснована официальная необходимость исправления старых печатных священных книг и обрядов: они содержали множество ошибок и поздних вставок. А кроме того, и богослужебный чин московский существенно отличался от греческого. И на этот раз было решено вносить исправления по древним харатейным, то есть рукописным, славянским и греческим книгам.

Но когда попытались воплотить решения собора, обнаружили, что, во-первых, древних рукописей очень мало, а во-вторых, те, что есть, сильно друг от друга отличаются. Царь Алексей Михайлович и Никон решили признать нормой печатные греческие книги и славянские требники для литовско-русинских униатов, изданные в Венеции, и московские книги править по ним. Правка происходила таким образом. Сначала делали перевод венецианских изданий с греческого и при этом постоянно подглядывали в славянский униатский текст. Потом окончательный текст сверяли с некоторыми славянскими и греческими рукописями, утверждали у Никона и отдавали в печать.

Как было