Откровение в Галисии - Долорес Редондо

Раздался характерный звук, замок закрылся. Ортигоса распахнул дверь и едва не столкнулся с Сантьяго, который собирался взяться за ручку. Эрминия с выражением отчаяния на лице молча взирала на них, стоя около лестницы. Лицо, уши и шея маркиза начали краснеть, словно он подхватил какую-то заразную болезнь. Сантьяго шагнул навстречу писателю и закричал, задыхаясь от ярости:

— Что вы здесь делаете? Кто позволил вам войти? Вы не можете заявляться сюда, словно…

Мануэлю казалось, что маркиз его ударит. Другой человек в подобном состоянии точно бы это сделал. Но Ортигоса понимал, что Сантьяго злится исключительно от бессилия, как ребенок, устроивший истерику из-за того, что не может ничего изменить. Писатель заметил открытую дверь в конце коридора. В проеме маячила темная фигура. Он решил попробовать уладить инцидент:

— Я всего лишь хотел взглянуть на комнату Альваро.

— Вы не имеете права! — крикнул маркиз еще громче.

— Имею. Ваш брат был моим мужем.

Крайняя степень раздражения проявилась в злобной гримасе, которую Мануэлю довелось наблюдать не впервые. Она возникла лишь на долю секунды, но обнажила ненависть и презрение, которые испытывал Сантьяго. Впрочем, маркиз не был настолько смел, чтобы демонстрировать истинные чувства. Он тут же принял свой обычный вид — обиженного ребенка.

— Вы говорили, что уедете, и вот вы снова здесь, плюете на приличия и всюду суете свой нос, словно вор… Вы что-то взяли?

Писатель разжал кулак и продемонстрировал золотое кольцо, которое машинально надел на палец вместе со своим. Сантьяго ринулся внутрь, чтобы проверить, всё ли на месте в комнате. Ортигоса сделал над собой усилие и не шелохнулся. Он взглянул на Эрминию, которая прошептала: «Прошу прощения» — и закатила глаза — в точности как мать плачущего ребенка или человек, чей друг перебрал спиртного.

Маркиз недолго пробыл в пустой спальне Альваро и быстро вернулся.

— Что вы здесь делали? Что искали? — снова начал кричать он. — Эрминия! Почему ты впустила этого человека?

— А кто я такая, чтобы ему запретить? — спокойно возразила экономка.

Раздосадованный маркиз снова накинулся на писателя:

— Вы не можете здесь находиться, заявляться, когда вам вздумается; вы не…

Мануэль спокойно выдержал его взгляд.

— Я имею право приезжать сюда и буду делать это до тех пор, пока не найду ответы на волнующие меня вопросы.

Сантьяго покраснел еще больше, но выражение его лица вдруг изменилось, словно ему стало все равно или он нашел решение своей проблемы.

— Я звоню в Гвардию.

Ортигоса улыбнулся, и маркиз, который уже было направился к лестнице, застыл на месте, удивленный, что его угроза не возымела желаемого действия.

— Вот как? И что вы им скажете? Чтобы приехали и выгнали законного владельца?

Насмешливая улыбка, сопровождавшая эти слова, нанесла сокрушительный удар по самообладанию Сантьяго. Маркиз снова повернулся к писателю; казалось, будто он сейчас расплачется.

— Вот, значит, как? Я сразу должен был догадаться, что голодранец не откажется от того, на что на самом деле не имеет права. Все из-за жажды денег. — Последние слова Сантьяго практически выплюнул.

Дверь в конце коридора открылась шире, и падавший из комнаты свет ясно очертил высокую и худую фигуру.

— Сантьяго, довольно! Ты ведешь себя как идиот.

Тон старухи, вежливый и твердый, не допускал возражений.

— Мама! — воскликнул сын. Он напоминал маленького беззащитного ребенка.

— Сеньор Ортигоса, — снова раздался женский голос с другого конца коридора, — я хотела бы с вами поговорить. Окажете такую любезность?

Маркиз забыл про свой гнев и теперь выглядел униженным. Он все же еще раз попытался апеллировать к матери.

— Мама… — Но, судя по тону, Сантьяго не надеялся, что его удостоят ответом.

Когда маркиз злился, он не казался писателю опасным. Однако унижение — совсем другое дело. Мануэль кивнул в ответ на полученное предложение побеседовать, но не сводил глаз с Сантьяго, пока тот не направился к лестнице. Внезапно маркиз ударил кулаком по стене. Гипс на его руке треснул, и в воздух поднялось меловое облачко.

Темная фигура в конце коридора исчезла, но дверь оставалась открытой, приглашая Ортигосу войти. Эрминия мрачно взглянула на писателя, покачала головой и пошла вслед за Сантьяго, словно терпеливая нянька.

Мануэль прикинул, что покои маркизы, должно быть, занимают весь верхний этаж западного крыла здания. Часть окон выходила на лужайку, из других было видно кладбище. Тонкие кружевные занавески совершенно не мешали обзору. Одну из стен украшал огромный камин, сложенный из грубого камня, внутри потемневшего от времени очага горел огонь. Плинтусы, потолочные балки и рамы окон и дверей были из такого же темного дерева, как и во всем здании. Весь пол устилали персидские ковры красных и золотых тонов. Еще одна дверь вела на застекленную террасу, и около нее писатель снова увидел высокую худую фигуру — сначала только очертания, но, подойдя ближе, рассмотрел маркизу получше.

Она была одета в черные брюки и свитер с высоким воротом и казалась хрупкой, словно заболела или замерзла, но Мануэль понимал, что впечатление это обманчиво: в комнате жарко, и старухе вполне комфортно. Волосы маркиза убрала в высокий пучок на затылке, в ушах ее качались тяжелые жемчужные серьги. Руки она не протянула и начала говорить своим хорошо поставленным и твердым голосом:

— Нас так и не представили должным образом. Я Сесилия де Муньис де Давила, маркиза де Санто Томе.

— Меня зовут Мануэль Ортигоса, я супруг вашего покойного сына, — в тон ей ответил писатель.

Старуха несколько секунд смотрела на собеседника, затем изобразила нечто вроде натянутой улыбки и указала на диван перед камином, а сама устроилась в кресле.

— Прошу извинить моего сына, — начала она, когда Мануэль сел. — Он очень импульсивный и всегда таким был, с самого детства. Когда злился, то бросал и ломал свои игрушки, а потом часами расстраивался и рыдал. Но пусть это не вводит в вас в заблуждение. Мой сын — трус, только выступать и умеет.

Писатель удивленно посмотрел на старуху.

— Да, сеньор Ортигоса, стыдно в этом признаваться, но из моих сыновей ничего путного не вышло. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки чая? — И маркиза бросила взгляд ему за плечо.

Мануэль обернулся и увидел женщину, которую раньше не заметил. Она была одета в форму медсестры старинного фасона: платье из грубого хлопка с длинными рукавами, а на ногах — толстые чулки. Ее облик дополнял накрахмаленный чепец, надетый на короткие, залитые лаком волосы, которые по форме напоминали шлем. Женщина подошла ближе, и писатель почувствовал запах духов, напомнивших его престарелую тетушку.

Сиделка поставила на стол сервиз, разлила чай по чашкам, взяла одну из них себе и