Откровение в Галисии - Долорес Редондо

поговорить с Эрминией. Она — настоящий кладезь информации, хоть сама и не понимает этого. Будет здорово, если вам удастся побывать в комнате Альваро. Ищите все, что может нам пригодиться, чтобы установить, что он здесь делал, куда ходил и с кем общался, — документы, наркотики, билеты, счета из ресторанов…

Лейтенант вышел из машины и, прежде чем захлопнуть дверь, наклонился и сказал:

— В чем-то вы правы. Возможно, я действительно испытываю нездоровое удовольствие, выводя на чистую воду этих мерзавцев. Но ведь вам не все известно. Вряд ли можно назвать меня вашим другом, и все же я тот, кто лучше всех относится к вам в этом городе.

Он закрыл дверь, сел в свой автомобиль и уехал, оставив Ортигосу в темноте.

Мануэль опустил голову на руль. Он чувствовал себя неловко. Бывает, что человек знает, что не прав, но все равно настаивает на своем, хотя лицо его уже красное от стыда, а сердце гулко бьется из-за прилива адреналина. Во второй раз за этот вечер писатель произнес слова, которые когда-то вызывали чувство гордости, затем боли, а теперь стали синонимом позора, хотя всегда оставались правдой: «Это мой муж».

Ортигоса пустыми глазами смотрел в ночь, понимая, как он одинок. Осознал, что место, где он укрылся, не было настоящим убежищем. Мануэль собственными руками разрушил свое единственное пристанище. Всего несколько часов назад он решил отказаться от мнимого спокойствия, решив больше не лгать себе. И снова сбежал от жгущей глаза правды, отказываясь принимать недостатки своего близкого человека. Неужели истина желанна лишь тогда, когда совпадает с нашими ожиданиями? И когда приносит облегчение, приходя на смену разъедающей изнутри неизвестности? Может быть, правда — это не живительный бальзам, а губительный яд?

В последние дни Ортигоса снова и снова задавал себе вопрос, каким же на самом деле был Альваро. Но, подобно терпеливому Иову, не надеялся получить ответ. Этой ночью он нашел его, хотя фраза звучала скорее как приговор: «Это мой муж».

Слезы жгли глаза, и впервые Мануэль дал им волю. Крупные капли катились по его лицу, стекали на подбородок и капали на коврик. До этого момента писатель старался сдерживаться, считая, что ему недостойно плакать, но силы его были на исходе.

Ортигоса почувствовал, как нос пса легонько ткнулся ему в руку. Кофеёк подобрался совсем близко, поставил передние лапы на бедро хозяина и нырнул в кольцо его рук, словно оказавшись в объятиях и заняв то место, где до этого обитало лишь отчаяние. Мануэль крепко обхватил песика и продолжал рыдать, смачивая своими слезами жесткую шерсть. Сквозь тонкую ткань подкладки куртки он чувствовал, как обтрепанные уголки старой фотографии, словно когти, впиваются ему в грудь.

Ворона

Мануэль внезапно проснулся — словно сорвался с якоря, удерживающего его в безопасной гавани. Пробуждение напоминало библейское воскрешение, возвращение к реальности. Тусклый свет лился в окно, которое писатель с вечера забыл закрыть, и усиливал ощущение невеселой атмосферы.

Ортигоса откинулся на подушки. Плечи ломило от утреннего холода, а душу охватила тоска, знакомая лишь тем, кто просыпается на рассвете. Мануэль с отчаянием посмотрел на старый металлический радиатор, который в тот же момент начал характерно потрескивать — значит, здание отапливается. Вот уже в который раз после приезда в Галисию писатель поймал себя на том, что не помнит, какой сегодня день. Впрочем, это неважно.

Кофеёк спал на кровати рядом с хозяином. Студеный воздух, проникший в номер, словно незваный гость, казалось, совершенно не тревожил песика. Тепло, исходившее от его тела, ощущалось даже сквозь покрывало и тонкое скатавшееся шерстяное одеяло.

У писателя раскалывалась голова и ломило спину. Он протянул руку, взял с тумбочки анальгетики и проглотил две таблетки, ничем не запивая. Мануэль был благодарен этой боли. Руки до сих пор саднило, поясница одеревенела, а ноги налились свинцом, зато это отвлекало от тоски, которая потихоньку покидала свое тайное убежище, восставая в полный рост, словно призрак с давно затонувшего корабля, и давя на грудь там, где должны быть сердце и легкие. Темное, полное мрачных тайн облако сжимало ребра и мешало дышать. Ортигоса понимал, что уже поздно: он открыл ящик Пандоры, и надежда, которая было появилась у него благодаря влажным глазам Кофейка, работе на виноградниках и рассказу Малышки, улетучилась. Напрасно писатель воодушевился, что всем фактам можно тем или иным образом найти объяснение и оправдание, что не зря его держали в неведении, что все делалось ради какой-то благой цели.

Мануэль наклонился, чтобы погладить пса, и с радостью почувствовал, что от старого радиатора начало исходить тепло, отогревая его голые плечи. Он взял мобильник и через несколько минут услышал жизнерадостный голос Даниэля.

— Привет! Ну что, готов еще потрудиться на виноградниках? Или последуешь примеру юнцов, о которых говорил Абу, и проведешь день в постели?

— Я тебе потому и звоню, что сегодня приехать не смогу. Кое-что случилось, мне придется срочно этим заняться.

В голосе управляющего зазвучало разочарование:

— Сегодня виноградари привезут урожай, который собирали все выходные. Такое событие пропускать нельзя.

Даниэль так расстроился, что Ортигоса ответил:

— Я постараюсь подъехать позже — вероятно, ближе к вечеру.

Хотя не был уверен, что сможет сдержать обещание.

Москера ничего не ответил. Вероятно, тон, которым были сказаны эти слова, убедил его, что дело действительно не терпит отлагательства.

* * *

За ночь поднимавшиеся от земли испарения конденсировались, и все кругом покрылось влагой. Было безлюдно, Мануэлю навстречу попалась всего пара автомобилей. Писатель бросил взгляд на подернутое дымкой небо. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь облака, но все же резали глаза, хотя и не могли прогреть холодный утренний воздух. Теплее станет только ближе к обеду.

Ортигоса припарковался там же, где обычно: у живой изгороди из гардений. Он тщетно звал с собой собаку: та осталась сидеть в машине. На секунду Мануэль задержался, чтобы полюбоваться блестящими восковыми цветками: утренняя роса собралась в большие капли, отчего казалось, что растения плачут. Гардении еще не благоухали в полную силу, и воздух был напоен ароматами дерева и удобрений. Писатель наклонился, чтобы вдохнуть сладкий запах, и поймал себя на том, что рука скользнула в карман, на сей раз оказавшийся пустым.

Кто-то хлопнул дверцей автомобиля. Ортигоса выглянул из-за кустов и увидел у входа в сад белый пикап, который приезжал накануне. На его дверцах красовались логотипы в виде корзин, наполненных цветами. Писатель направился в ту сторону и заметил Катарину, которая достала из багажника пакет, по всей видимости весьма тяжелый, и, взвалив его