Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

звучные русские титулы и обвиняя знаменитого врача в том, что он лично способствует заражению, прививая «всех богачей Лондона и окрестностей», а ведь эти богачи точно так же способны распространять вирус, как и бедняки. Блэк ударил прямо в ахиллесову пяту Томаса – в его слабость к клиентам с высокой платежеспособностью. Сравнивая барона с лицемерным церковником, громко порицающим азартные игры, между тем как из рукава у него выпадает колода карт, Блэк разражался обвинениями: «Если он всерьез полагает частичные прививки губительными для общества, можно заключить, что он совершает ужасное преступление, ибо он сам – в числе активнейших орудий общественного разрушения»[402].

Хотя Томаса выставляли жадным ханжой, погрязшим в заблуждениях, он твердо держался своих убеждений – как, впрочем, и всегда. За свою долгую профессиональную жизнь он успел увидеть, как прививка из сомнительного опыта превратилась в общепринятую и широко распространенную спасительную практику. Теперь он был полон решимости в очередной раз защитить ее репутацию, так как опасался, что ей может быть нанесен непоправимый ущерб, если общество решит, что прививки лишь разносят оспу еще сильнее. Для Томаса даже одна смерть, вызванная прививкой, казалась чем-то чрезмерным. С точки зрения Леттсома, эта пуристская, максималистская позиция приводила к тому, что бедняки оказывались не в состоянии сами защищать себя от оспы. Димсдейл и Леттсом обменивались доводами в ходе совершенно безобразной войны памфлетов. Леттсом, который был помоложе, сатирически высмеивал «Великого Прививателя, присвоившего себе единоличное право на теорию и практику прививки». Всевозможные «замечания» и «отклики» так и летали между двумя врачами – которые, как ни странно, при этом непринужденно присылали друг другу свои рукописи на правку, прежде чем опубликовать их[403]. Поначалу публика заинтересовалась этой ссорой, но вскоре ей наскучило следить за неприглядной дискуссией. В 1779 г. очередной номер журнала The Monthly Review вкратце описал новую реплику Леттсома так: «Продолжается перебранка самого неприятного свойства, с переходом на личности. Мы искренне надеемся, что перед нами последняя публикация в этой крайне малозначительной и весьма унизительной склоке».

Через два года спорщики помирились – после того, как Фозергилл предупредил, что эта размолвка подрывает достоинство их профессии[404]. Их потрепанная репутация все же уцелела, как и их дружба с ее прочной квакерской основой. Предстояли другие битвы, и в них былые соперники выступали на одной стороне. К 1788 г. оба уже состояли в недавно созданном влиятельном Обществе достижения отмены работорговли [Society for the Purpose of Effecting the Abolition of Slave Trade{39} ], девять из двенадцати учредителей которого были квакерами[405]. Парламент так и не ответил на призыв Томаса поддержать прививку бедняков в больничных условиях, а представление Леттсома о широкомасштабной амбулаторной прививке заглохло из-за того, что очень многие лондонцы продолжали с подозрением относиться к прививочной практике.

«На мой взгляд, с самого зарождения врачевания еще никакой медицинский спор не порождал больше последствий для человечества, – писал Блэк о проблеме прививки в крупных городах. – Это не просто политический, это еще и великий государственный вопрос». С помощью прививки невозможно было распространить защиту от оспы на все население, хотя эта практика имела огромное значение при подготовке почвы для следующего – поистине революционного – этапа борьбы с этим грозным вирусом. При своей жизни Томас успел застать появление нового метода, совершившего настоящий переворот в медицине, метода, всецело опирающегося на основы, заложенные им самим и его коллегами. Этот метод – вакцинация.

Екатерина II в Царском Селе, портрет кисти Владимира Боровиковского. Левретка у ее ног – Земира, потомок двух собак, которых некогда подарил императрице Томас Димсдейл

10. Последняя встреча

Я никогда не забуду, что он оградил меня, моего сына и моих внуков от оспы, сего ужасного недуга.

Екатерина II[406]

В середине июня 1781 г. яростные летние шторма сотрясали Ла-Манш. На протяжении нескольких дней пакетбот, направлявшийся в Остенде, укрывался от непогоды в гавани Дувра. Пассажиры с нетерпением ждали просвета в тучах. Среди них был и 69-летний Томас Димсдейл. Начиналось его второе – и последнее – путешествие в Россию.

Обстоятельства этой поездки были совсем иными, чем во время его первого визита 13 годами раньше, хотя цель была та же – прививка. Томас лечил Екатерину и ее сына Павла, и они полностью доверяли его способностям. Они поддерживали общение, то и дело обмениваясь подарками, письмами, семейными новостями, и, когда пришло время сделать прививку следующему поколению наследников российского императорского престола – сыновьям Павла, трехлетнему Александру и двухлетнему Константину, августейшее семейство обратилось все к тому же английскому врачу.

Не боясь долгого пути (в общей сложности 3400 миль, если учитывать и обратную дорогу), Томас тут же принял приглашение. Чтобы не разочаровывать императрицу, ему пришлось быстро закончить свою четвертую книгу, оказавшуюся последней. Солидный 249-страничный том «Трудов о прививке» был завершен «в некоторой спешке», как он с важным видом признавался читателям, отмечая, что он «внезапно вынужден был посетить российский двор во второй раз»[407]. На самом деле тут не было особой «вынужденности»: он был польщен и только рад был отправиться в путь. Его новая книга, тоже посвященная Екатерине, отвечала на ее похвалы с такой же лояльностью, какую он всегда демонстрировал по отношению к ней. Автор превозносил

замечательную стойкость, с коей Ваше Императорское Величество намеренно подвергли себя одному из первых испытаний этой практики, прежде мало известной в России. …Под влиянием блистательных примеров Вашего Величества и Его Императорского Высочества Великого Князя введение прививки весьма облегчилось во владениях Вашего Величества и будет, по моему глубокому убеждению, способствовать укреплению Вашей Империи и ее счастью.

Выпустив эту книгу, Томас наконец выполнил свое обещание опубликовать на английском языке все пять трактатов, которые он некогда написал в Петербурге по распоряжению императрицы. Сюда же он включил описание тревог, тайн и триумфа, которыми сопровождался его визит.

С той поры, когда он в предыдущий раз видел Екатерину, в Томасе не угасло рвение, побуждавшее все шире распространять прививочную практику, но за эти годы его размеренная жизнь успела сильно перемениться. После публичных дебатов о том, как лучше защищать от оспы бедняков крупных городов, он отошел от регулярной медицинской практики – его зрение стало ухудшаться из-за катаракты. Операция, проведенная в 1783 г., была успешной, но пока он взирал на мир через очки.

В 1780 г. (в том самом, когда умер доктор Джон Фозергилл, его близкий друг) Томас выдвинулся в члены парламента от Хартфорда. Он был очень популярен в этих краях, к тому же обладал великолепной профессиональной репутацией, так что на выборах победил с большим отрывом. Немалую роль в этом сыграли голоса городских квакеров, почти единодушно отданные в его пользу. Если бы он по-прежнему формально оставался членом Общества Друзей, он не мог бы принести присягу королю (это требование, по сути, не допускало квакеров в парламент).

Он принес с собой в Вестминстер пацифистские принципы, заложенные воспитанием, голосовал за то, чтобы положить конец долгой кровопролитной войне с Америкой и даровать независимость колониям, некогда основанным его предками[408]. Вообще же он, как и раньше, предпочитал публичным выступлениям беседы с глазу на глаз, так что редко произносил речи перед собратьями-парламентариями. Впрочем, рассказ об одной его речи сохранился: он говорил о налогах, «притом довольно продолжительное время, однако таким приглушенным тоном, что мы не могли слышать его с должной отчетливостью»[409]. «Ораторское мастерство не принадлежит к числу его талантов», – признавала газета The English Chronicle, однако тут же предсказывала, что он будет «голосовать по всем материям исходя из непредвзятого влияния своих принципов и убеждений»[410].

Личная жизнь Томаса тоже претерпела резкие изменения. Его обожаемая жена Энн, мать их семерых детей, умерла 9 марта 1779 г. после долгого и мучительного периода нездоровья. В последние часы жизни она напомнила мужу о своей единственной просьбе – чтобы ее похоронили на квакерском кладбище неподалеку, в Бишопс-Стортфорде, «как можно ближе к тому месту, где и ты лежать будешь». Он удовлетворил ее трогательное желание. Скорбящий вдовец вскоре после этого написал:

Я жил