Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

в браке с этой превосходнейшей из женщин более 32 с половиною лет, и за все это время у нас не случалось никаких размолвок и разногласий, ни одного по-настоящему недоброго слова не сказали мы друг другу, к тому же незадолго до ее смерти, а также несколько раз в более раннюю пору мы объявляли друг другу, что не только всегда жили в гармонии, но и каждый из нас ни единого раза не сделал другого несчастным[411].

Глубокое одиночество этого второго вдовства не подходило человеку, который всегда искал любви и тесного товарищества, присущего настоящей брачной жизни. Всего через восемь месяцев, 3 ноября, Томас женился снова. Его третья жена, Элизабет Димсдейл, квакерша, никогда прежде не состояла в браке. Она была дочерью его кузена Джозефа Димсдейла (тоже врача). Ей было 47 (то есть она была на 20 лет моложе мужа), но их и до этого связывали дружеские отношения: она писала ему жизнерадостные письма из своих заграничных поездок и разделяла его пристрастие к комнатным собачкам, как и Екатерина. Возможно, ему казалось, что другие считают его брак чересчур поспешным. Как бы пытаясь оправдаться, после свадьбы он писал своему брату Джону: «Я желал заручиться новой спутницей жизни, избрав в качестве таковой ту, которую почитал больше всех в целом свете, к тому же я пребывал в уверенности, что это придется по нраву всему моему семейству. Все это побудило меня совершить такой шаг, и я надеюсь, что это самые разумные причины, какие только может привести человек, вошедший в мою пору жизни»[412].

Элизабет (ныне – баронесса Димсдейл) и в самом деле оказалась именно той спутницей, какую желал обрести Томас. Она нежно любила мужа; она умело вела хозяйство (позже она написала собственную книгу рецептов); ее дух искательницы приключений способствовал тому, что она вместе с мужем села в дилижанс, дабы совершить долгое путешествие в Россию[413].

Пара захватила с собой собачку по имени Фокс[414] и запас горячего шоколада. Путешественников сопровождал их слуга-немец Генри. В отдельном экипаже ехал преподобный Джон Глен Кинг, бывший английский капеллан, некогда служивший в Петербурге, – Томас познакомился с ним во время своего первого визита в Россию[415]. Отплыв наконец от штормовых берегов Дувра, они пересекли бурные воды Ла-Манша, перенеся жесточайший приступ морской болезни, и затем направились на восток через Брюссель, Кельн и Дрезден. После Кенигсберга они повторили давний маршрут Томаса и, двигаясь вдоль диких балтийских берегов, добрались до Риги. Элизабет, по натуре более любознательная, чем муж, и зорче воспринимавшая такие приземленные вещи, как цены, социальная иерархия и т. п., записывала в дневник подробности этой поездки[416].

Слава барона гарантировала им радушный прием во многих знатных и почтенных домах по всей Северной Европе, однако длинные перегоны между ними чередовались с остановками на постоялых дворах и почтовых станциях, часто грязных, а порой и опасных. Во время одной из таких стоянок у Томаса похитили лучшую шляпу, а у преподобного Кинга – парик, так что пришлось срочно искать замену. После этого Димсдейлы нередко спали прямо у себя в экипаже. Элизабет бодро переносила дорожные опасности и невзгоды; один раз она по колено ушла в зыбучий песок и в результате потеряла башмак на деревянной подошве. Она ощущала тревогу, лишь когда дилижанс с риском для пассажиров переправляли через широкие реки ночью или когда его оси захлестывали волны близ голых песков Куршской косы. По пути они пересекали новые границы, которые успели возникнуть после предыдущего визита Томаса: мощь России и Пруссии усиливалась, и обе державы беззастенчиво отхватывали себе куски польской территории[417].

После семи недель, проведенных в дороге, путешественники наконец достигли Петербурга – 8 августа, в среду, около часа дня[418]. Элизабет, как и многие английские гости до нее, была зачарована этим городом, сильно развившимся и расширившимся при Екатерине. Российская столица, по словам жены доктора, оказалась

местом гораздо более изысканным и утонченным, чем я ожидала. Уже при въезде она предстала самой величественной, со всеми этими крышами и шпилями, покрытыми жестью и латунью, а кое-где и позолотой; они озарены ярким солнцем, так что вид получается превеселый. Дворец – здание громадное и изумительное, да и по всему городу разбросано великое множество элегантных строений. …Вид на берег реки Невы являет величественнейшие и оживленнейшие сцены из всех, какие мне доводилось видеть.

Димсдейлам вновь выделили роскошный дом на Миллионной, с обширной английской кроватью под алым шелковым балдахином, с экономкой-англичанкой, «превосходно готовящей простую пищу». Баронесса Димсдейл не без удовольствия обнаружила, что ее титул дает ей право на экипаж, запряженный шестью лошадьми. «Все у нас весьма изящно и очаровательно», – писала она домой[419].

Через два дня после прибытия Томас в сопровождении доктора Роджерсона, личного врача Екатерины, отправился посетить императрицу и великого князя в Царское Село, где те спасались от строгих формальностей двора и от городской жары. Особая связь между доктором Димсдейлом и его пациентами, сложившаяся на фоне напряженной драмы первых прививок, оставалась все такой же прочной. Его приезд воскресил в памяти императрицы тогдашние приступы жара и головокружения, прогулки в дворцовых садах, которые призваны были ускорить ее выздоровление. Павел же, чье детство навсегда омрачила смерть отца, вспоминал, с какой заботой и приязнью относился к нему Томас, когда наследник был подростком. Обе высокие особы приняли врача «весьма милостиво… как старого друга», рассказывал он жене (по ее словам), добавлявшей: «Они сказали ему множество добрых и любезных фраз, сообщив, что визит его доставил им великое удовольствие».

Пока двух внуков императрицы готовили к прививке, Элизабет пользовалась всяким удобным случаем, чтобы поизучать Петербург. Бродя по Эрмитажу (пристройке, которую Екатерина добавила к Зимнему дворцу: здесь размещалась картинная галерея и ее личные покои), она восторгалась царскими украшениями, усыпанными бриллиантами, и «отменно изысканным портретом императрицы в натуральную величину, в мужском платье – в форме гвардейца». Этот конный портрет кисти Эриксена, заказанный Екатериной вскоре после захвата престола (как элемент кампании по созданию нужного образа), призван был представлять ее «мужские» лидерские качества. Этот символ подкрепила реальность: Россия одержала победу над турками, взяв под контроль Крым и получив выход к Черному морю, и продвинулась на запад, в глубь Польши. Уложенная комиссия, плод амбиций государыни, развалилась, когда внимание правительницы обратилось к военным делам, но за прошедшие годы императрица успела неплохо модернизировать систему управления и администрации на местном уровне по всем своим обширным владениям, управлять которыми было не так-то просто. Вскоре она предприняла усилия по части реформирования образования и издала указ, проясняющий статус и основополагающую роль дворянства. Годы не умерили ее активность: императрица сильнее, чем прежде, стремилась строить и усовершенствовать.

Любознательный взгляд Элизабет подмечал различные примеры проявлений «мягкой силы» государыни. Так, заморская гостья восхищалась попавшей в Петербург невероятной коллекцией произведений искусства, некогда собранной сэром Робертом Уолполом, первым премьер-министром Великобритании: его сын погряз в долгах, и российская императрица приобрела у него дедовскую коллекцию по очень выгодной цене. Состоящая из 6800 томов библиотека Вольтера, давнего корреспондента и обожателя Екатерины (за три года до этого он умер), теперь также полностью размещалась в российской столице; она включала в себя и его статьи о прививках с примечаниями автора на полях. На набережной Невы мастеровые доделывали величественную конную статую Петра Великого, сооружаемую по проекту Фальконе. Изваяние [прославившееся под названием «Медный всадник»] призвано было ясно и недвусмысленно соединить в глазах общественности образ Екатерины с образом ее предшественника-реформатора – основателя города.

Элизабет очаровали экскурсии по дворцам российской столицы, по учреждениям, демонстрирующим либерализм екатерининского правления, таким как Смольный институт благородных девиц – первое в Европе государственное учебное заведение для девочек. Но гостья видела и жестокую подоплеку просвещенного деспотизма Екатерины. «Крестьяне, т. е. большинство подданных, пребывают в состоянии самого жалкого рабства и считаются собственностью дворян и других значительных людей, которым они принадлежат точно так же, как лошади или собаки», – записала Элизабет.