Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

Расспросив садовника императрицы о его команде рабочих, она выяснила, что «некоторые из хозяев этих несчастных рабов – люди жестокие, позволяющие им так мало, что те кажутся почти заморенными голодом и не способны по-настоящему работать даже один день». Хозяева диктовали все аспекты жизни своих крепостных работников, отнимали все выращенное или произведенное ими, подбирали для них мужей или жен, взимали с них своего рода налог за детей мужского пола.

В Петербурге чета Димсдейл проводила много времени с Джоном Говардом, британским реформатором тюремной системы, приехавшим в Россию изучать местные тюрьмы и пенитенциарную политику. Он рассказывал, как наблюдал избиение кнутом (разновидностью бича из прочной кожи)[420]. Такая порка, иногда состоявшая из сотен ударов, обычно приводила к смерти. Элизабет записала в дневнике рассказ знакомого{40}, в 1773 г. видевшего невероятно кровавую казнь Емельяна Пугачева, казацкого атамана, провозгласившего себя низложенным императором Петром III и возглавившего народное восстание, которое сопровождалось мощными вспышками насилия. Предводителю бунтовщиков отсекли голову; ее насадили на пику (Екатерина настояла на быстром обезглавливании, вместо того чтобы долго пытать казнимого живьем, как хотела ревущая толпа), после чего Пугачеву, уже мертвому, отрубили кисти рук и ступни; затем их показали собравшимся. Ужасы бунта, огромная скорость его распространения, «слепота, глупость, невежество и предрассудки» ее подданных глубоко потрясли императрицу. Это побудило ее взяться за реорганизацию и укрепление системы местной власти.

Во время посещения Кунсткамеры – музея, учрежденного Петром Великим на набережной Невы напротив Зимнего дворца, – английской гостье показали оригинал рукописного «Наказа» императрицы. Этот сборник плодов просвещенческой политической мысли XVIII в. она выпустила в 1767 г., чтобы он служил руководством к созданию нового кодекса российских законов. Его бережно хранили в бронзовой шкатулке и демонстрировали на заседаниях Академии наук, но он стал скорее талисманом, чем пособием по реформам, хотя его влияние отозвалось в следующем веке. «Наказ» проникнут представлением о будущей России как об образованном, терпимом европейском государстве, и в основе этого представления – важный принцип, которого Екатерина всегда придерживалась, управляя своей растущей империей: «Гражданское общество, так же как и всякая вещь, требует известного порядка. Надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим – которые повинуются»{41}.

27 августа Димсдейлы отправились в экипаже в Царское Село. Там Элизабет наконец представили императрице в ходе приватной аудиенции, какими государыня редко кого-либо удостаивала. Теплота и обаяние Екатерины, как всегда, подействовали чудотворно. «Я склонилась в поклоне, чтобы приложиться к ее руке, а потом она сама нагнулась и поцеловала меня в щеку, – писала Элизабет. – Она – женщина замечательной наружности, не такая высокая, как я, и более цветуще-привлекательная, с прекрасными выразительными глазами голубого цвета, с очаровательным, благоразумным взглядом, и в целом она весьма мила и изысканна». Со времен предыдущего визита Томаса государыня сохранила свои аппетиты касательно любовников и напряженной работы. Димсдейлы обедали с князем Григорием Потемкиным, «душевным близнецом» императрицы, обожаемым ею; этот победитель турок, возможно, был ее тайным мужем. Гости восторгались великолепным нарядом ее новейшего фаворита – Александра Ланского, «весьма привлекательного юноши» 23 лет.

Ни секс, ни дружба не влияли на строгий распорядок дня Екатерины. «Императрица рано встает и очень часто, надев кожаные туфли, выходит в сад уже в начале седьмого; там она прогуливается в сопровождении нескольких собак», – отмечала восторженная баронесса. Вернувшись в свои покои, расположенные в центре ее необыкновенного дворца, государыня сама разводила огонь в камине, смывала румяна, наложенные накануне вечером, затем, попивая горячий кофе, кормила своих собак и приступала к работе. В одно такое утро, еще до семи (солнце едва поднялось), Томаса вызвали для того, чтобы он сопутствовал ей во время прогулки. Дворцовые сады, устроенные в английском стиле, по-прежнему восхищали Екатерину своей красотой, свойственной им поздним летом, хотя знаменитые и устрашающие «американские горки», отраду ее более молодых лет, когда она вечно искала захватывающих забав, теперь уже практически не использовали. Специально сооруженная каменная пирамида ожидала погребения Сэра Томаса Андерсона и Леди Андерсон – двух престарелых и обожаемых государыней левреток, которых ей некогда подарил Димсдейл.

Два маленьких царевича («очень красивые дети, чрезвычайно смышленые и разумные», по словам Элизабет) пользовались невероятной любовью своей бабушки. Государыня дарила им заводные игрушки из чистого золота и серебра; она предоставила каждому личные покои, слуг и экипаж, а также полк мальчишек-солдат: «Она не в состоянии отказать им ни в единой просьбе». В молодости у Екатерины отобрали ее собственного сына и наследника, едва он родился, и отдали его на воспитание тогдашней императрице Елизавете. Теперь же, по сути, история повторялась: образованием и воспитанием внуков заправляла сама Екатерина, а не их родители, Павел и его вторая жена Мария Федоровна, на которой он женился вскоре после того, как его первая супруга умерла при родах. Мальчиков нарекли, как бы уже готовя их к государственному управлению: Александру было предназначено стать наследником Павла на российском престоле, а его младшему брату Константину прочили власть над воссозданной Византийской империей со столицей в Константинополе. Этот так называемый греческий проект остался несбыточной мечтой, которую не удалось воплотить даже Екатерине и Потемкину.

В свои 52 года императрица играла роль бабушки с характерной для нее смесью любовной снисходительности и бодрой строгости. К мальчикам следует обращаться просто по имени, без прибавления титулов, наставляла она двух их гувернанток-англичанок, предостерегая: «Гордыня и без того разовьется в них быстро, даже если ее не поощрять». Она стала писать всевозможные рассказы, исторические очерки и другие тексты, специально предназначавшиеся для обучения царевичей. Она по-прежнему предавалась «англомании», поэтому попросила Томаса предоставить ей сведения о том, «какое именно обращение соблюдается в детской при королевской фамилии Англии». Вернувшись в Хартфорд, врач послушно выслал ей подобное описание распорядка дня королевской детской, полученное от мисс Чивли, главной воспитательницы[421]. Как выяснилось, этот режим довольно суров: ранний подъем, мытье «довольно холодною» водой, фланелевое белье, долгие энергичные прогулки на свежем воздухе, дважды в день (до пяти миль в день – даже для трех- и четырехлетних), простой стол без сливочного масла и сахара. «Таково их постоянное существование, самая регулярность коего, вкупе со свежим воздухом и упражнением, делает их самым здоровым семейством на свете», – заключала мисс Чивли.

За здоровьем Александра и Константина следили не столь эффективно. Готовясь прививать их, Томас просмотрел их истории болезни и с тревогой обнаружил, что за один год Константин перенес тридцать шесть «чисток». Их врачи сообщали, что за бабушкиным столом мальчикам разрешают вволю наедаться фруктами и что они часто выпрашивают хлеб между ланчем и обедом; из-за всего этого они слишком разборчивы в еде и не склонны должным образом съедать все положенные блюда в ходе той или иной трапезы. Томас был откровенен с императрицей. Он изложил причины своей озабоченности в письме, особо подчеркнув ее склонность потакать мальчикам и порекомендовав более регулярное питание. Екатерина тут же пообещала проследить, чтобы такой режим «неукоснительно соблюдался», однако не стала брать на себя личную ответственность за скверные пищевые привычки детей. Она винила дурное кормление в младенчестве и душные спальни, на которых настаивали русские врачи – те самые врачи, которым она так мало доверяла.

7 сентября, в пятницу, Томас сделал прививку двум царевичам – ее, в отличие от прививки императрицы, вовсе не окружала атмосфера тайны и крайнего напряжения, однако Димсдейл все же испытывал немалое давление. «У Александра болезнь развилась после прививки в самой полной форме, и, хотя ни одного тревожного симптома так и не появилось, барон, конечно же, беспокоился, пока все не завершилось», – писала Элизабет в дневнике. Стресс усугублялся из-за паникующих служителей, которые то и дело, задыхаясь, мчались из покоев великого князя, чтобы разыскать Томаса и спросить лишь, к примеру, можно ли Александру съесть апельсин. Мальчик очень плохо себя чувствовал перед появлением оспенных пустул. Однажды, удрученно сидя на коленях у няни, он попросил подать свой кошелек и осведомился, нельзя ли раздать хранящиеся в нем золотые рубли государыне, Димсдейлам