Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

и его любимым слугам[422]. Как писала Элизабет, «это очень походило на завещание, и я была весьма тронута».

Константин был побойчее старшего брата. Он легко перенес процедуру (возможно, именно поэтому), и вскоре оба ребенка полностью пришли в себя. Собственно, на всем протяжении процесса им и не угрожала никакая опасность, писал Томас на родину, своему кузену-врачу, добавляя: «Я продолжаю получать весьма существенные знаки благосклонности от императрицы, великого князя и великой княгини; я имею честь почти каждый день сидеть за обеденным столом с кем-то из них»[423]. Павел и Мария, полные облегчения и благодарности, принялись осыпать Димсдейлов подарками, среди которых была еще одна дорогая табакерка, сделанная из голубой эмали и золота и усыпанная алмазами, а также бриллиантовый медальон с локонами светло-каштановых волос юных царевичей. После того как Элизабет выразила восхищение нарядами мальчиков, ей вручили два костюмчика и чепчика каждого, с затейливой вышивкой (один блестел золотыми нитями, другой – серебряными), а также детское платьице Александра.

Процедура завершилась благополучно, и великий князь с великой княгиней готовились отправиться в годовое путешествие по Европе, оставив маленьких сыновей дома. Безутешная Мария отчаянно рыдала и умоляла Томаса каждый день писать ей о состоянии детей. Элизабет тоже оказалась захвачена этими излияниями чувств, поглотившими почти весь двор, но сама императрица лишь спокойно прогуливалась в саду. Она отметила, что великокняжеская чета сама решила предпринять такую поездку и что супругам вообще-то незачем пускаться в путь, пока ее невестка не почувствует готовность с удовольствием отправиться. Глаза Томаса оставались сухими, но он вспоминал разлуку с собственной семьей во время своего предыдущего визита в Россию и отлично понимал печаль молодых родителей. В дальнейшем он регулярно отправлял великому князю и великой княгине новости о здоровье мальчиков; врач получил множество прочувствованных благодарственных писем от обоих родителей принцев. Мария писала: «Шлю вам сердечнейшие поздравления, к которым присоединяется и мой супруг; снова приношу вам тысячу наших благодарностей и заверения в нашей вечной признательности»[424].

Дни стремительно сокращались, а вечера становились все холоднее, и 6 октября императрица вместе с свитой и спутниками вернулась из Царского Села в Петербург. Карету государыни везли десять лошадей, экипаж Димсдейлов – шесть; в сопровождавшей их кавалькаде насчитывалось еще восемь сотен. Они отбыли из дворца под звуки пушек и труб. Прививочная практика в России по-прежнему оставалась прочно связана с разного рода зрелищами; дети из царской семьи, подвергшиеся процедуре, давали этой семье очередную возможность повлиять на подданных своим примером.

Огромные толпы народа собрались поглазеть на маленьких царевичей, восседавших рядом с августейшей бабушкой, и громко приветствовать их после успешной прививки. «Вечером в городе устроили иллюминацию, повсюду была великая радость», – писала Элизабет. На следующий вечер торжества продолжились – состоялся придворный бал, а 14 октября, когда после прививок восстановилось обычное течение официального придворного календаря, столичная знать собралась в Зимнем дворце, чтобы поздравить царскую семью. Английскую гостью с почетом провели мимо прочих визитеров (она пришла от этого в восторг). Государыня пожаловала ей еще одну приватную аудиенцию, чтобы Элизабет могла должным образом попрощаться с ней, перед тем как наутро отбыть обратно в Англию.

Екатерина принимала Томаса и его жену (как выяснилось, в последний раз), облачаясь для придворного выхода. Она стояла перед большим зеркалом, закалывая булавками платье из белой и серебристой ткани. «Мне сообщили, что не бывает знака большего уважения, чем прощание со мною столь приватным образом, – захлебывалась восторгом баронесса Димсдейл. – Когда я, войдя в комнату, склонилась, чтобы приложиться к руке императрицы, она тотчас же поцеловала меня в щеку, сказала мне множество любезностей и несколько раз пожелала доброго пути, выразив надежду, что я благополучно доберусь домой, и т. п.» Екатерина была чрезвычайно обходительна с женой Томаса, однако с самим врачом провела долгий и серьезный разговор – она давно ценила его дружбу и откровенные советы. «Она имела длительную беседу с бароном», – писала Элизабет. Встреча стала последней. Хотя императрица и ее английский врач по-прежнему слали друг другу письма через весь Европейский континент, больше они никогда не виделись.

Вечером, уже готовясь к отъезду, Димсдейлы получили рукописную записку государыни – ответ на предупреждения Томаса насчет диеты ее внуков. Как всегда, он поведал ей правду: она невероятно ценила это качество, однако редко обнаруживала его в других. Его заметки о диете, писала она по-французски, стали «еще одним доказательством того рвения и привязанности по отношению ко мне лично и к моему семейству, которые он неизменно проявляет на всем протяжении нашего знакомства, постоянно приносящего мне такое удовлетворение. Он может быть уверен в моей искренней признательности. Я никогда не забуду, что он оградил меня, моего сына и моих внуков от оспы, сего ужасного недуга»[425].

Вечером 30 ноября 1781 г. Димсдейлы прибыли в Дувр. Неуютное путешествие по холоду было прервано лишь ненадолго, когда близ Риги какой-то коренастый незнакомец угрозами попытался задержать их экипаж. Томас не стал вынимать пистолеты, имевшиеся при нем в карете. Не теряя присутствия духа, он отпугнул негодяя, размахивая длинной тростью и «решительно наступая», несмотря на то что почти ничего не видел – он забыл свои очки в Петербурге. За ними послали слугу, и путешествие возобновилось.

Благополучно вернувшись в Хартфорд и воссоединившись со своими очками, Димсдейл получил возможность снова взяться за продвижение той книги, которую он так торопился закончить, прежде чем выехать в Россию. «Труды о прививке» содержали аккумулированное знание примерно за 45 лет, в течение которых он работал прививателем, и отражали те изменения, которые произошли при его жизни в понимании оспы и ее профилактики. Прививка, категорично утверждал Томас, теперь «застрахована от всяческих ошибок» (если выполнять ее правильно); этот метод «повсеместно известен в Англии»[426]. Он убрал еще кое-какие элементы из методики, и без того упрощенной, которую описал в своем первом трактате и применял в ходе первого визита в Россию. Теперь Димсдейл рекомендовал настолько незначительный прокол кожи, чтобы его можно было делать даже спящим детям, не будя их. Кроме того, он больше не прописывал какую-либо медицинскую или диетическую подготовку здоровым пациентам, хотя по-прежнему применял «ртутные чистки» и простой стол после процедуры, рекомендуя вносить коррективы в режим для «лиц нежной и деликатной конституции». Прививочная практика становилась все более стандартизированной: врачи лечили конкретное заболевание, а не адаптировали лечение к отдельным пациентам с их воображаемыми приливами и отливами гуморов.

Томас полагал, что его опыт и квалификация по-прежнему важны для достижения оптимальных прививочных результатов, однако существовавшая в первое время монополия докторов на эту практику давно ушла в прошлое. Он сам признавал, что беднякам зачастую успешно делают прививку «даже некоторые лица, совершенно незнакомые с медициной». Врачебная профессия не регулировалась никакими правовыми нормами, и странствующие прививатели самых разных способностей могли спокойно заниматься своим ремеслом, а многие матери проводили эту процедуру собственным детям без всяких неприятных происшествий[427].

Иногда любители достигали успеха там, где это не удавалось профессионалам. Так, в Шотландии бедняки очень возражали против этой практики по религиозным соображениям, поэтому она так никогда и не утвердилась там в той же степени, что и в Англии[428]. Тем не менее доктор-самоучка по прозвищу Джонни Ношинс [что-то вроде Джонни-Рецепта] сумел за последние два десятилетия XVIII в. привить около 3000 жителей Шетландских островов, используя «самодельный» вариант саттоновского метода.

Порой прививка не удавалась даже тем, кого считали специалистами. В 1782 г. Георг III и его королева Шарлотта потеряли годовалого сына Альфреда, а на следующий год – его четырехлетнего брата Октавия: это произошло после того, как их привили придворные медики[429]. Пораженные горем родители приписали эти смерти воле Провидения и до конца жизни не утратили веру в действенность процедуры[430]. Король писал из Кью принцу Уильяму, еще одному своему сыну: «Всеведущему Властителю всех вещей было угодно поставить точку в жизни нашего милого маленького Альфреда – вне всякого сомнения, прекраснейшего из всех детей, когда-либо рождавшихся