Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

«Прививка» предрекалось, что, несмотря на центральную роль, которую прививка играет в культурной войне между суеверием и рассудком, скоро ее примут во Франции: «Давайте же не станем унижать себя неверием в прогресс человеческого разума; он развивается неспешно: невежество, суеверия, предрассудки, фанатизм, отсутствие заботы об общем благе замедлят его движение, и они будут биться с нами на каждом шагу. Но после долгих веков борьбы в конце концов наступит миг нашего торжества»[374].

Французские сторонники прививки вовсю превозносили пример Екатерины. Героическая поэма L'Inoculation («Прививка»), опубликованная в 1773 г. неким аббатом Романом, католическим священником, посвящалась императрице, «чьей отвагой восхищается Европа». Автор живописал ее как еще более храбрую героиню, чем даже венская императрица Мария Терезия из династии Габсбургов, ибо Екатерина самолично подверглась процедуре. Заверив чувствительных читателей, что он не стал употреблять в своих стихах слово «оспа», так как оно слишком волнует душу, поэт вовсю льстил российской правительнице:

Чувствительностию не уступая ей [Марии Терезии],Отвагою ее превыше,Себя подвергла мере сей,Затем на сына своего ее распространила,Хоть он – единая надежда государства,Которому конца и края нет.Бесценный дар! Короне возвращаешьЛюдскую убыль, что войной причинена,И подданные счастливы безмерно:Обязаны они тебеСияньем дня, свободою, а такжеИскусствами и мудростью законов[375].

Шестидесятичетырехлетний король Франции, вечно противившийся прививке, наконец поплатился за это. В конце апреля 1774 г. он ощутил первые симптомы оспы – головную боль и жар. Болезнь приняла настолько острую форму, что его тело начало источать ужасное зловоние, а лицо, распухнув и потемнев, стало напоминать бронзовую маску. К нему в панике сбежалась целая толпа докторов. Они выпустили ему четыре больших таза крови, что его не спасло (честно говоря, это неудивительно). Он умер в Версале ранним утром 19 мая[376]. Людовик XV стал пятым царствующим монархом Европы, которого в XVIII в. свела в могилу оспа[377]. Его разлагающийся труп спешно поместили в двойной свинцовый гроб, засыпав специями и негашеной известью, а заодно залив лимонным соком и вином. Затем гроб переправили в королевскую усыпальницу, находящуюся в аббатстве Сен-Дени.

В дальнейшем оспой заразились при французском дворе еще 50 человек; 10 из них умерли. Внука и наследника покойного короля, 19-летнего Людовика XVI, отправили в карантин на первые девять дней его правления, а потом, 18 июня, в еще один – после того, как и его, и двух его младших братьев успешно привили.

Реакция Екатерины была весьма резкой и бескомпромиссной. «Позорно для короля Франции, живущего в восемнадцатом веке, умереть от оспы», – без обиняков писала она энциклопедисту Фридриху Гримму, добавляя, что она сама написала новому монарху, советуя последовать ее примеру и привиться у Томаса Димсдейла[378]. Смерть французского короля дала ей новую возможность выразить свое презрение к большинству докторов: «Это шарлатаны всегда чинят больше вреда, чем пользы. Поглядите хоть на Людовика XV, вокруг которого увивалось их с десяток и который все равно умер. Впрочем, я полагаю, что для смерти от рук бездарных врачевателей хватило бы и одного такого».

Король Франции умер от оспы, а вот английский король, следуя семейной традиции, продолжал доверять прививке. В отличие от Екатерины Георг III не вел активную кампанию за широкое распространение этой процедуры, но и он, и королева Шарлотта уже начали прививать свое потомство, численность которого неуклонно росла. В конце июля 1774 г., всего через несколько недель после смерти Людовика XV, король Англии публично настоял, чтобы прививку сделали человеку, не принадлежащему к его семейству. Обстоятельства выдались чрезвычайные, и в качестве прививателя монарх избрал врача, который недавно «произвел такой шум в мире», – Томаса Димсдейла.

Важный пациент прибыл в Англию 14 июля на борту корабля его величества «Эдвенчур», сопровождавшего капитана Джеймса Кука (он плыл на корабле «Резолюшн») в его втором тихоокеанском плавании. Товарищи по кораблю прозвали пассажира Джек, однако настоящее имя его было Омай или Май[379]. Ему было около 22 лет. Он родился на полинезийском острове Раиатеа, но сбежал на Таити, находящийся неподалеку, после того как враги убили его отца и забрали землю их семьи. Именно на Таити юноша попросил Кука и Тобиаса Фурнё, капитана «Эдвенчура», взять его с собой в Британию, где он якобы надеялся приобрести нужные навыки (а возможно, и ружья) для того, чтобы отомстить за смерть отца.

Для британских путешественников-исследователей, отправившихся в эту экспедицию, чтобы изучать (и объявлять принадлежащими Британии) земли и природные ресурсы Южных морей, Омай с его неведомым языком, длинными темными волосами, татуировками на кистях рук и на других участках тела являл собой живой биологический образец, очередное прибавление к их обширной коллекции растений и животных. В своем рискованном плавании они были движимы не только территориальными амбициями и научной любознательностью, но и желанием обнаружить живое свидетельство происхождения человеческой цивилизации – людей, которых пока не коснулись европейский прогресс и христианская вера. Они несли с собой глубоко впечатавшиеся в их культуру представления о своем превосходстве и праве владычествовать, но и сами путешественники, и те их соотечественники, которые остались дома читать и интерпретировать их сообщения, – все они чувствовали, что их раздирают противоречивые идеи.

Люди, которых они нашли, одновременно воспринимались и как первобытные «дикари», которым неведомы славные достижения цивилизованного общества, и как олицетворение существования в некоей безгрешной Аркадии, как невинные существа, живущие близко к природе, без всех этих изощренных и сомнительных ценностей, которые воплощает в себе современное общество. Жан-Жак Руссо, политический философ, живший в Женеве, настаивал, что человек в таком вот «природном», «естественном» состоянии является воплощением миролюбия и равенства, тогда как цивилизация сделала людей рабами неестественных желаний. В литературе идеализированным образом таких безгрешных сообществ стал «добрый дикарь», чья «природная» незамутненная свобода использовалась социальными критиками для того, чтобы отразить в зеркале сатиры те манеры и пороки, которые свойственны западному миру[380].

В лице Омая, как и в лице трех других жителей островов Южных морей, уже вывезенных с Таити на кораблях европейских искателей приключений, западные наблюдатели видели ожившие фигуры «добрых дикарей». В 1769 г. французский мореплаватель Луи Антуан де Бугенвиль привез в Париж 30-летнего «туземца» по имени Аутуру, брата одного из таитянских вождей. Некоторое время пришелец считался любопытной новинкой среди столичной интеллектуальной элиты, но вскоре она утратила к нему интерес, когда оказалось, что он никак не может выучить французский. После года пребывания в Париже его отправили на родину, однако по пути на остров Реюньон он умер от оспы. Между тем натуралист Джозеф Бэнкс[381], участвовавший в первой тихоокеанской экспедиции Кука на борту корабля «Эндевор», убедил сомневающегося капитана разрешить ему взять с собой обратно в Британию двух других островитян – жреца по имени Тупиа (он некогда сбежал с острова Раиатеа вместе с Омаем) и его слугу, мальчика по имени Тайето[382]. «Не понимаю, отчего бы мне не оставить его при себе как некую диковинку, – писал Бэнкс о Тупиа, – ведь мои соседи держат у себя львов и тигров, что вводит их в куда более значительные расходы»[383]. Отчалив от берегов Таити в июне 1769 г., англичане остановились для ремонта корабля в Батавии. Этот порт Голландской Ост-Индии был печально известен как рассадник тропических болезней. Остановка принесла новые смерти: Тупиа и Тайето, два таитянина, которых было «дешевле содержать», чем каких-нибудь диких зверей, заболели и умерли с промежутком в несколько дней.

Омай, сошедший с борта «Эдвенчура» в Портленде, стал первым жителем тихоокеанских островов, благополучно добравшимся до британских берегов. Он быстро прославится на всю страну. Бэнкс, просивший капитана Фурнё привезти ему еще одного таитянина для наблюдений, поселил новоприбывшего «дикаря» у себя дома в Лондоне на Нью-Барлингтон-стрит. Омай хорошо помнил натуралиста по первой экспедиции Кука на Таити; кроме того, здесь он вновь встретился с доктором Дэниэлом Соландером, видным шведским ботаником, который также участвовал в плавании «Эндевора». Три дня спустя, 17 июля, два ученых взяли его с собой в Кью на аудиенцию к королю и королеве.

Газеты, зачарованные гостем из Нового Света, сообщали об этой встрече со множеством ярких, но едва ли достоверных подробностей. Облаченный