Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

армии, которые передавались по беспроволочному телеграфу «искровой роты», становились известными германскому командованию до тех пор, пока не догадались сменить шифровальный код…

На Масленицу 1914 года я ездил в Москву повидать мать, которая жила тогда у своего брата, Н.К. фон Мекк, в их доме на Пречистенке. Тетушка, Анна Львовна, при виде меня вдруг расчувствовалась и сказала мне, что из любви к моей матери, у которой столько волнений и забот из-за своих непутевых сыновей (то есть из-за меня), она хочет меня женить, и спросила, как я к этому отношусь? Такой вопрос застал меня врасплох. Я сознался, что еще никогда не думал о женитьбе. Тем не менее, если вопрос идет, чтобы доставить удовольствие моей маме, то я принципиально не могу возражать против женитьбы. Все же мне было интересно, кого тетка намечала мне в жены? В глубине души я боялся, что тетка предложит мне Лёлю, свою приемную дочь, очень милую девушку, к которой я относился сердечно, по-родственному, но конечно не мыслил ее, как свою жену. По некоторым намекам моей матери я знал, что в родительском «парламенте» этот вопрос уже обсуждался. Я слышал, как моя мать говорила кому-то, что за Лёлей дают 200 тысяч приданого. Но вопрос о приданом не имел для меня никакого значения, хотя материальные дела моей матери были в очень печальном состоянии. Тетка спросила, нет ли у меня самого кого-нибудь на примете? Я чистосердечно признался, что никого. Тогда тетка сказала, что она хочет мне предложить девушку из очень богатой княжеской семьи, единственную дочь, отец которой занимает пост директора одной из частных железных дорог.

«Раз ты приехал всего на три дня, я ничего не успею сделать. Но ты еще приезжай обязательно, на Пасху, и я устрою смотрины». Я обещал приехать. То, что у меня в это время в далекой деревне рос сын трех лет, по тогдашним понятиям не могло служить помехой к вступлению в брак.

На Пасху, как я обещал тете, я приехал к ним в Москву. Мы очень весело, шумно и сумбурно провели Святую неделю. Тетушка ни слова не говорила со мной о женитьбе. Я не считал возможным напоминать ей об этом. Наконец, я решил ехать к матери в деревню и пришел к тете сказать ей об этом. Она всплеснула руками и заохала:

«Ах, что же это я совсем забыла о том деле, о котором мы с тобой говорили. Совсем из головы вон! Впрочем, они ведь еще перед Пасхой уехали в Италию!»…

Моя мама узнав, что тетушка ничего не сделала из того, что они с ней наметили в отношении меня, заметила вздохнув:

«Ах, эта милая Анна… Грандиозные проекты в голове и сумбур и чепуха в жизни».

Как-то мама предложила, пока дороги не испортились, поехать навестить старую Веру Федоровну Голицыну, мать моего бывшего отчима. Она жила в 15 верстах от Волочанова – в селе Плоское, бывшем родовом поместье Голициных.

Семья была большая. Масса детей-подростков. Времена были тяжелые. Вера Федоровна была «лишняя» в доме. Рассказывали, что когда она болела, то к ней днями никто не заходил, и когда как-то кто-то зашел, то Вера Федоровна лежала на полу мертвой. Впрочем, она всегда чувствовала себя у родных детей лишней, имея с ними очень мало общих интересов. Еще как-то ближе она была к семье сына, Льва Михайловича Голицына. Он был с большими странностями. Служил смолоду в Петербургском уланском полку. Потом нелепо женился. Поселился в деревне, и удивительно быстро омужичился, настолько, что ничего княжеского и офицерского не осталось. В 1920-х годах он поехал с сыном Славочкой за хлебом на Кавказ, и оба были там расстреляны. Кем? За что? Неизвестно. И совсем холодные отношения были с сыном, Дмитрием Михайловичем, и особенно с дочерью Верой, которая не раз была замужем и жила где-то на Дальнем Востоке;

Зато хорошие отношения были у Веры Федоровны с племянницами-артистками: Екатериной Васильевной Гельцер и Любовью Васильевной Москвиной. Кажется, еще другая племянница, Ермакова, была замужем за известным химиком, профессором Ипатьевым.

Интересно заметить, что мой отчим, Дмитрий Михайлович Голицын, любил повторять, что все гадалки предсказали ему, что он умрет в возрасте 45 лет. Это предсказание сбылось совершенно точно. Ему было 45 лет, когда он приехал с Украины по делам в Москву, остановился в Лоскутной гостинице в Охотном ряду и умер от паралича сердца, разговаривая с официантом за утренним завтраком.

Д.М. Голицын происходил из той ветви Голицыных, к которой принадлежал известный просвещенный деятель XVII века В.В. Голицын, друг сердца царевны Софьи. Из этой же ветви один из Голицыных строил великолепную подмосковную усадьбу Архангельское, но не выдержал громадных расходов и продал ее Юсупову, а сам поселился по соседству, в Никольском-Урюпине. Это был дед отчима. О нем и о его семье пишет в своих «записках» историк С.М. Соловьев. Он в 1850-х годах жил в этой семье в качестве учителя.

В.Ф. Голицына жила в это время не в господской усадьбе, а на «Поповке», в поселке рядом с церковью, которая являлась продолжением села Плоское. От усадьбы ее покойного мужа и сына почти ничего в это время уже не сохранилось. Усадьба «Плоское» в 1914 году занимала всего 17 десятин. Стоял, правда, старый двухэтажный деревянный дом, сложенный сто лет назад из толстенных бревен, очень неуклюжий, неуютный и неудобный, похожий на ящик. В нем не осталось никакой обстановки. Кругом стояли руины сараев, конюшен, курятников. Росли густые заросли крапивы и всякого сорняка. Парка фактически там не было. Все строения располагались в березовом лесу, мало опрятном, в вершинах которого гнездились тучи грачей.

Вся усадьба, несмотря на свой почтенный возраст, на редкость мало подходила к нашему представлению о «дворянском гнезде». Между тем, в ней еще сохранились кое-какие атрибуты такого гнезда, дожившие до самых последних дней старого мира. Так, в глубине «парка» стояли три мрачных деревянных флигеля-дачи, в которых проживали свой век всеми забытые и покинутые три старухи, бывшие дворовые Голицыных, из которых одна в свое время была «барская барыня» одного из хозяев усадьбы. Самой молодой из них в мое время было больше 80 лет, и они уже не были девчонками, когда пало крепостное право.

Другим памятником Плоского была псарня, вернее, руины псарни. Мой отчим был страстный любитель псовой охоты. Имел много первоклассных борзых и гончих. Он мог выставить осенью «в поле» до 20 борзых, то есть 5-6 смычков высокого класса. Отчим считал, что его борзые по качеству породы занимают