Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

для нас неожиданно, что сначала мы подумали, что это чья-то неудачная шутка.

Мы вытянулись в батарейную колонну на шоссе и простояли там до рассвета, после чего двинулись на Запад мимо сильно разрушенных Вержболово и Эйдкунена, двух хорошо всем известных пограничных станций. Благодаря хорошо развитому в Германии дорожному строительству, наша кавалерия с конной артиллерией двигалась вперед тремя параллельными колоннами. Так началось наступление в Восточную Пруссию 1-й армии под командой Ренненкампфа.

Стояла знойная жара. Ветра не было. Лошади копытами поднимали ввысь громадное белое облако пыли, так что немцы по этим облакам могли хорошо следить за движением русской кавалерии. Для этой цели они также установили простейшую сигнализацию: как только головы наших колонн входили в какую-нибудь деревню, на другом ее конце сразу же загорался старый сарай или стог соломы. Наше начальство это видело, но никаких мер борьбы с этим злом не принимало.

В большинстве случаев население не покидало своих домов и никуда не бежало. Так было и в деревнях, и в больших городах, а мы уже прошли Гумбиннен и Инстербург. В нашем тылу могли оставаться в значительном числе и переодетые немецкие солдаты. Так оно и случилось. Мы вошли в большую деревню Краупишкен. По внешнему виду она ничем не отличалась от немецких небольших городков. Асфальтированные улицы, двухэтажные дома, магазины, а не деревенские лавки, чистота. Женщины и дети радушно встречали нас. У некоторых даже были цветы. Возможно, что это делалось из страха перед ордой «северных дикарей». Однако никаких грубых эксцессов, насилия и грабежей русские воинские части себе не позволяли, но широко пользовались имуществом бежавших немцев, и вполне можно сказать, что мы тогда питались за их счет. Очень много было оставлено населением всякой живности: коровы – породистые, черно-белые, свиньи, куры, гуси. Они бродили по полям в поисках корма и попадали в солдатские котелки. Наше ежедневное меню состояло из мясного борща – на завтрак, гуся или поросенка – на обед, и курицы – на ужин. Ничего нет удивительного, что те, кто вернулся из этого похода, значительно прибавили в весе, и даже я, вегетарианец, стал тяжелее на два кило.

В Краупишкене мы остановились в нашем стремительном движении вперед, и я с товарищем зашел в пивную выпить пива. Это было крайне рискованно. Настроенные очень миролюбиво, мы тогда не понимали, что нас там могли очень легко отравить. В довольно большом помещении за столиками сидели какие-то молодые люди, явно призывного возраста. Их было человек двадцать. Перед ними на столах не было ни кружек, ни бутылок. При нашем появлении они все сразу замолчали и стали наблюдать за нами, поглядывая совсем не дружелюбно. Я почувствовал, что здесь что-то не то и не так. Пива у хозяина не оказалось. Я спросил сыра. Сыр есть, но в подвале. Он открыл большой люк в полу и пригласил меня спуститься в погреб, чтобы выбрать сыр. Положение мое оказалось довольно сложным. Показать немцу, что я боюсь сойти с ним вниз, не позволяла честь русского солдата, а опасность была явная. Сидевшие за столиками молодые люди могли напасть на моего товарища и прикончить его, пока я доставал бы из кобуры наган, из которого тогда еще никто из нас не умел стрелять, а потом пристрелить и меня в подвале. Но немцы очень, как известно, дисциплинированы и исполнительны. Наверно на этот раз у них не было приказа убивать русских солдат поодиночке.

Я шепнул товарищу: «Посматривай», – и быстро последовал за хозяином в погреб. Там стояли громадные бочки и на полках лежали большие круги сыра. Я не считал нужным затягивать наш визит при данной обстановке. Отрезав сыра, мы поднялись наверх и, заплатив робко протестующему лавочнику за сыр серебряными рублями (по существовавшему тогда курсу: одна марка – 40 копеек), мы с товарищем не спеша, выдерживая характер, покинули пивную.

«Пронесло, слава тебе, Господи», – сказал товарищ, радостно вздохнув.

Я тотчас доложил своему командиру, полковнику Эристову, о подозрительном скоплении молодых немцев, но он сердито махнул рукой и сказал: «Глупости». Какие это были глупости, мы узнали немного позже. Спустя несколько дней, когда мы были уже далеко от Краупишкена, стало известно, что когда туда дошел пехотный обоз, то началась стрельба из окон и избиение пехотинцев. То же случилось и в другом месте с партией наших раненых, направляемых в тыл.

Продвигаясь еще дальше вглубь Германии, мы как-то пришли в богатое поместье Мюльхаузен[47]. Оно принадлежало генерал-лейтенанту немецкой армии. Мы узнали, что перед нами, только что, Мюльхаузен покинула немецкая пехотная часть, и перед своим отступлением разграбила его полностью. Наше командование тотчас составило об этом акт на трех языках: немецком, русском и английском. Его дали подписать местным немцам и отправили в штаб верховного командования. Но немецкие солдаты не только ограбили своего генерала. Они загадили всю большую площадку-цветник перед его домом. По тому, как аккуратно и педантично это было выполнено, о случайном характере этой акции не могло быть и речи.

6-го августа, в праздник Преображения, рано утром полковник Эристов предупредил нас, что мы вошли в соприкосновение с неприятелем и наша батарея идет в авангарде, чтобы своим огнем помочь наступлению кавалерии. Обычно мы двигались шагом. На этот раз мы сразу перешли в крупную рысь и быстро подошли к большому открытому полю. Здесь был поворот дороги, и влево уходило длинное шоссе, обсаженное дубами.

Меня назначили командовать зарядными ящиками и коноводами. Однако они не пожелали слушать мою команду и, никого не спрашивая, поскакали к дальнему немецкому фольварку, расположенному в километре от позиций батареи. Тем временем наши открыли огонь. Немцы отвечали, по-видимому, вслепую, стреляя по квадратам, но нас не находили. Эта дуэль артиллерии продолжалась долго. Она закончилась только к вечеру.

Известно, что тыловые части больше подвержены страху, чем те, которые ведут бой. После того, как в укрывавший нас фольварк залетело несколько шрапнелей, мои «ящики» выразили желание податься еще дальше в тыл. Я протестовал. Однако, как только я отошел от них, два «ящика» удрали. Я помчался за ними и обнаружил их за одним из каменных сараев. Здесь же находились два солдата-кавалериста, которые с мрачным видом слушали, как ротмистр-кавалергард уговаривал их вернуться в строй. Он стыдил их и взывал к их солдатской чести. Они мрачно глядели в землю, опустив головы. Наконец, ротмистр им сказал:

«Что же, вы думаете, что мне не страшно? А вашим товарищам? Всем страшно, братцы, но никто же не бежит. Война, братцы. Ничего не поделаешь. Надо терпеть.