Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

Нужны коренные реформы.

– То есть, ты хочешь, чтобы Гучков и Милюков правили Россией?

– При чем тут Гучков? Надо, чтобы народ доверял правительству.

На этом наш разговор закончился.

Я женился, приехал в Борисоглебск, где стоял наш полк, а через несколько дней был командирован в числе других молодых офицеров в разные города, чтобы привезти пополнение лошадей. Я был отправлен в село Лыськово, Нижегородской губернии. Ехать не хотелось. Маршрут был мне указан не через Москву, а через какие-то закоулки: Пензу, Арзамас. 28 феврали я сел в поезд. В это время на платформе появились газетчики и стали продавать газеты и при этом что-то громко кричали. Я видел в окно, как наш забулдыга, молодой офицер, корнет Ворожейкин стал читать газету. Он вытаращил глаза, фуражка сползла на затылок, удивленно раскрыл рот… Поезд тронулся. Один из пассажиров вскочил в вагон с газетой в руках и крикнул: «В Петрограде революция! Поздравляю, господа!..»

Так началась для меня революция.

На больших станциях проходили митинги. Публика, растерянная и притихшая, слушала длинноволосых ораторов, которые что-то болтали о временном правительстве.

В Нижнем Новгороде я занял номер в одной из приволжских гостиниц, довольно грязный и неуютный, как все провинциальные приюты для путешественников. В городе было абсолютное спокойствие и безлюдно на улицах. Я представлял себе Нижний совсем не таким: бойким и шумным. Я ел рыбную солянку и спрашивал лакея о том, как мне доехать до села Лыськова, в 80 км от города. Он рекомендовал мне ямщика, и я поехал в санях. Ехали быстро, прямо по льду Волги, которая начала уже показывать широкие полыньи. Иногда ехали смело по воде. В каком-то селе остановились кормить лошадей и пить чай.

В трактире меня провели в «чистую» половину, где я застал молодого морского офицера – мрачного, молчаливого, со скорбным лицом. Мне показалось, что у него какое-то большое горе и, назвав себя, я не стал вступать с ним в разговор. Чай мы пили вместе, оказывая друг другу обычные хозяйственные услуги. По манерам и тону разговора я понял, что имею дело с гвардией, и поэтому спросил его, не из Петрограда ли он и куда едет? Помолчав немного, мой собеседник, наконец, выдавил из себя: «Да, из Петрограда. Мы, гвардейский экипаж, охраняли в Царском селе государя и его семью. Потом явился отряд вооруженных рабочих, чтобы не охранять, а караулить их. Они потребовали, чтобы мы ушли. Мы решили обороняться. Государь вышел к нам и попросил нас «идти домой» – он так и сказал – и не вступать в борьбу, «чтобы не осложнять» их положение. Мы по воле государя ушли, и теперь я еду домой. Ужасно думать, что там с ними могут сделать эти звери». Офицер замолчал. Подали лошадей. Мне хотелось как-нибудь утешить моего собеседника, и я сказал: «Мы с вами не виноваты в том, что произошло, и ничем не можем помочь этой несчастной семье». Он поднял на меня глаза и внимательно посмотрел, но ничего не сказал. Я думаю теперь, что это мог быть позднее одним из тех, кто пытался спасти царя и его близких, жертвуя собой.

Подали лошадей и я уехал.

Лыськово оказалось большим богатым селом, расположенном на высоком, правом берегу Волги. На другой ее стороне, на низкой, отступя несколько от берега, стоял знаменитый Макарьевский монастырь, давший название ярмарки, происходившей около его стен.

Снова пришлось пройти в чайную, набитую толпой мужиков. Они что-то кричали, гоготали, смеялись и были настроены вполне добродушно.

Воинский начальник, к которому я явился, был несколько удивлен моему появлению и сказал мне, что в данное время он не видит возможности провести мобилизацию лошадей у населения, а поэтому я могу возвращаться в полк. Я тут же, с тем же ямщиком помчался обратно в Нижний. А оттуда я поехал в Борисоглебск уже через Москву, желая повидать моих родных и узнать, как они себя чувствуют после происшедших событий. В Москве все было спокойно и как-то торжественно, празднично. Все повторяли: «Как хорошо – бескровная революция!»

Мои родные все были благополучны. Брат Дмитрий в это время, после тяжелого ранения и контузии, служил в Киеве одним из адъютантов Трепова, генерал-губернатора. Брат Борис был в Петербурге и служил военным цензором. Вершинины были в Волочанове, где тоже все было тихо и спокойно.

Я предложил матери погостить у меня в Борисоглебске и мы отправились туда.

В городе было спокойно. Солдаты встретили меня приветливо. Тоскливая служба продолжалась обычным порядком. Однако, от офицеров я услышал о сильном недовольстве солдат нашим командиром полка полковником Козляниновым. Он был назначен сравнительно недавно вместо полковника Мациевского, которого высшее начальство обвиняло в том, что он «распустил полк». Козлянинов начал подтягивать дисциплину всякими строгими мерами, придирался ко всяким мелочам и сурово взыскивал за малейшее нарушение правил службы. И странное дело: чем больше Козлянинов сажал солдат под арест, отдавал под суд и разжаловывал унтер-офицеров и вахмистров, тем больше нарушалась дисциплина и происходили всякие ЧП, что при Мациевском не наблюдалось.

Козлянинов был, по-видимому, садист. Он с каким-то сладострастным чувством отдавал всякие суровые приказы, при этом приятно улыбаясь. «Да, мой дорогой, – говорил он солдату, – тебя под суд, а тебя, мой милый, под арест на 30 суток». Надо заметить, что он никогда не кричал и не дрался, и говорил спокойно, не повышая голос. Про него говорили, что он сам был разжалован в солдаты за убийство офицера, который его оскорбил. Козлянинов, будто бы убил его не на дуэли, а застрелил на лестнице дома, где тот жил. Война вернула ему офицерские погоны. Он держался изолированно от общества офицеров и их семей и, кроме служебных, отношений ни с кем не поддерживал. Ни у кого в полку он не пользовался расположением и симпатией. Его педантизм раздражал солдат. Они предпочитали таких командиров, которые наказывали бы своими руками, а не отдавали под суд с ехидной улыбочкой. Идеалом начальника для них был ротмистр Н.И. Де-Парма, командир 1-го эскадрона, который всегда наказывал провинившихся солдат «своим судом», т.е. тяжелым кулаком, и в то же время был очень заботливым начальником. Корнет Любимов[53] вел агитацию среди офицеров за то, чтобы сместить Козлянинова и вернуть на пост командира полка Мациевского.Любимов был фаворитом Мациевского и имел большое влияние на него, или, иначе говоря – крепко держал Мациевского в своих руках. Он пользовался также полным расположением супруги Мациевского, тем более, что у него был довольно приятный бас и он изображал «под Шаляпина».

И вот был