Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

шайка матросов клала на рельсы начальника станции, старого петрашевца, требуя от него отправки их эшелона вне очереди и вне расписания.

Рассказывали, что в одном селе произошел такой драматический случай. Вернувшийся из армии домой солдат, молодой парень, украл у соседа хомут. Пока он воевал, дома оставалась одна мать. Она болела, и поддержать свое хозяйство не могла. Солдат и его мать голодали. Поймав вора, сосед потребовал «народного суда» над ним. Крестьяне приговорили «обществом» утопить вора в пруду, чтобы другим было «неповадно». Мать стала просить пощадить сына, и если «общество» хочет кого-нибудь утопить «по справедливости», то лучше уж утопить ее, старую и больную. «Общество» согласилось на такую «справедливость» и мать утопили.

В уезде погромов помещичьих усадеб еще не было, но следовало их ожидать, наблюдая настроение народа. Князь С.М. Волконский еще жил в своей «Павловке», но уже готовился к отъезду: уж очень крестьянам хотелось пасти скот в его молодом парке, который он посадил на трехстах десятинах земли.

Охлябинины, родители моей супруги, это лето не жили в своем имении. Отношения у них с соседними деревнями были приличные, но кто их знает, что может произойти. Поэтому я с помощью своих солдат и эскадрона корнета Шашкевича вывез их имущество в город. И без всяких осложнений.

У нашего гарнизонного начальства было постоянное состояние тревоги из-за большого винного склада, который надо было охранять. Склад питал до войны водкой три смежные губернии. Он вмещал несколько тысяч, или даже десятков тысяч ведер спирта. Расположен он был рядом со станцией железной дороги и его башня – цистерна – высоко поднималась в небо. На время войны склад был закрыт и охранялся нашим кавалерийским полком и запасным пехотным полком. Для его охраны поочередно назначались: от нашего полка один эскадрон, а пехота направляла роту солдат. С первых дней революции в городе все со страхом ждали разгрома винного склада. Основания для такого страха были, так как в пехотном полку на полковых собраниях не раз ставился вопрос о том, чтобы «поделить склад». Поэтому наш полк был постоянно в состоянии боевой тревоги, ожидая, что пехота начнет погром склада. Так оно и случилось в конце октября. И в то время, когда в Петрограде создавалось рабоче-крестьянское государство, в Борисоглебске солдаты шли на штурм винного склада.

Погром продолжался несколько дней. Вначале, когда хватали бутылки с водкой, все обходилось благополучно. Но когда добрались до цистерны со спиртом, и он загорелся, то погибло немало солдат, которые падали в горящий спирт. Многие, пытаясь спастись, охваченные пламенем бросались на землю и катались по ней. Но земля была уже крепко скована морозом, и несчастные обгорали до смерти. В моем эскадроне сильно обгоревший Воробьев умер через несколько дней в страшных мучениях. Ткаченко, также обгоревший, поправился. Среди наших кавалеристов было меньше обгоревших, чем в пехоте. Цистерна при полном безветрии горела как свеча, и ее яркое пламя, говорят, было видно далеко от города.

Солдаты моего эскадрона стали приносить ко мне на квартиру свои «трофеи», опасаясь оставлять их в казарме. Таким образом, у меня образовался внушительный склад водки. В город хлынули со всего уезда крестьяне за вином, и началась оживленная торговля водкой. Остаток бутылок эскадрон решил пропить сообща. Пригласили меня, но что там происходило, я не помню, так как каждый солдат хотел, чтобы я непременно отпил из его бутылки. Меня очень бережно принесли домой, где я пролежал после этого несколько дней в плохом состоянии.

Наконец состоялся общеполковой митинг для выявления нашего отношения к советской власти. Митинг проходил в манеже. Народа собралось так много, что протиснуться вперед к трибуне было невозможно. Ораторы выступали, сидя на плечах своих товарищей. Офицеров присутствовало не много. Представители эскадронов заявляли о признании советской власти. Мой эскадрон занимал условную позицию, и я заявил на митинге, что мы признаем советскую власть, если эта власть даст народу то главное, что ему сейчас надо: мир, хлеб и свободу. С таким же заявлением выступил и князь Эристов, поручик из запаса, командир одного из эскадронов Изюмского гусарского полка.

Вскоре был получен приказ нового командующего московским военным округом товарища Н.И. Муралова о демобилизации старой, царской, армии. Полковой совет решил всем демобилизованным выдать новое обмундирование. Полковой цейхгауз был набит обмундированием, благодаря умелому хозяйствованию помощника командира полка по хозяйственной части подполковника Паевского. Этот хитрый поляк умел удовлетворять потребности солдат и хранить громадные запасы «на всякий случай». Надо заметить, что в других полках уже давно солдаты разгромили цейхгаузы, у нас же он строго охранялся, и покушений на него не было. Охранять цейхгауз были взяты австрийские пленные, которые очень добросовестно несли службу. У меня тоже вестовым стал австриец Фриц, очень вежливый и подтянутый, вполне довольный своей судьбой.

Перед полком встал очень серьезный вопрос о сохранении конского состава. Число лошадей в полку достигало несколько тысяч. Кто их будет кормить и поить, когда все солдаты уйдут домой? Наконец, полковой совет решил раздать коней беднейшему населению деревень. Чтобы получить полковую лошадь, требовалось свидетельство сельского совета, что гражданин такой-то нуждается в коне для сельскохозяйственных работ. Я был назначен председателем комиссии по раздаче лошадей. Со всех сторон ко мне устремились граждане с заявлениями о выдаче коней. Я их раздавал по несколько сот в день. И вдруг в канцелярии полка появились два штатских, которыми оказались – председатель большевистского городского совета и секретарь городского комитета большевиков. Они потребовали от меня объяснений, на каком основании я разбазариваю советское имущество. И тут же при мне стали совещаться – какому суду меня предать: военному трибуналу или народному? Не слушая моих объяснений, они ушли, запретив дальнейшую раздачу лошадей. Тогда я понял, что и мне пора демобилизоваться и уезжать из Борисоглебска, и, одевшись по-солдатски, я вместе с тремя моими эскадронцами поехал в Москву. Супруга моя уже давно жила у родителей в Москве на Садовой-Триумфальной, в доме «пиковой дамы», своей бабушки.

Была весна…

Я уехал из полка одним из последних. Уже уехали офицеры-украинцы, узнав, что у них организуется свое войско под желто-блакитными знаменами. Уехали поляки. Разбежалась молодежь. Старшие офицеры еще чего-то выжидали.

Я покинул Борисоглебск вовремя, – туда вдруг приехала банда матросов-карателей уничтожать офицеров и буржуазию. Они начали с того, что убили жандармского полковника и его сына. Полковник пользовался всеобщим уважением, особенно среди рабочих-железнодорожников, как весьма гуманный человек. Узнав об этом убийстве, наши офицеры попрятались, где кто сумел. Н.И. Парма, Гусаков и еще другие бросились в лес, примыкавший к городу и тянувшийся