Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

Вот ведь артиллеристы не бежали», – и он лукаво поглядел на меня. – «А какой молодец Эристов! Как он громил немецкую пехоту! Они отступают по всей линии… А вас там нет. Не хорошо это. Ну, поехали».

Мои артиллеристы слушали офицера несколько смущенные, и когда я им сказал, что батарея требует снарядов, они быстрым аллюром последовали за мной. Оказалось, что я не ошибся. На батарее уже не было больше снарядов, и она ждала пополнения от нас. Конечно, мы не знали, по какой цели она стреляет, но мы заметили, что немцы замолчали. Вскоре замолчала и мы.

Вернувшись на батарею, я заметил взволнованные и растерянные лица офицеров. «Да, – подумал я. – Война – это совсем не то же, что стрельба холостыми на красносельских маневрах». А лица солдат были веселые и довольные: за весь день ни один немецкий снаряд даже близко не лег от них.

Тут я узнал, что гвардейская кавалерия при содействии артиллерии полностью разгромила немецкую пехоту, что огнем нашей батареи уничтожена немецкая батарея, что 3-й эскадрон Конного полка под командой барона Врангеля атаковал эту батарею и порубил оставшихся в живых немецких артиллеристов. Однако последним выстрелом немцы поранили несколько кавалеристов и убили нашего поручика Юрия Гершельмана, который присоединился к атаке добровольцем, из спортивного чувства. Врангель действовал по своей собственной инициативе. Он с эскадроном находился в охране нашей батареи. Когда Эристов стал поражать немецкую артиллерию, «неистовый барон» решил захватить их орудия и пошел в атаку. Эристов очень отрицательно отнесся к этой атаке. Он считал ее совсем ненужной с точки зрения военного дела, поскольку огонь нашей батареи уничтожил батарею неприятеля вместе с прислугой…

Меня послали с донесением в штаб командующего корпусом, продвинувшийся уже за линию боя. По дороге мне попадались тела убитых солдат. Они лежали почти все головой в сторону неприятеля, закинув руки вперед. Много было убитых лошадей с распухшими животами и задранными вверх ногами.

Мне встретился Андрей Шидловский, наш вольноопределяющийся, ординарец Эристова. Это был сын товарища председателя Государственной Думы С.И. Шидловского.

«Ну, что скажешь? – кричал он мне. – C`est une victoire. Une belle victoire![48]». «А это что?» – спросил я его, указывая на тела убитых. «Mais c`est la gerre, mon amie».[49] – «Нет, Андрей, это преступление», – ответил я. Шидловский пожал плечами и быстро отъехал. Он всегда куда-нибудь спешил, думая, что так полагается добросовестному ординарцу.

Наконец я нашел генерала Хана Нахичеванского, командира корпуса. Он стоял, окруженный многочисленной свитой, среди которой находились командиры полков. Рядом в фольварке помещался полевой госпиталь. Подносили убитых и раненых. Три солдата-конногвардейца несли офицера. Нахичеванский спросил: «Кого несете, братцы?» «Корнета Князева, ваше сиятельство», – ответил один из них. Тело Князева опустили на землю. Володя Князев был мой родственник. Перед войной, служа в Петербурге, он вел очень легкомысленный и непутевый образ жизни. Лицо его выражало удивление и страх. В глазах застыл ужас. Я закрыл его лицо платком и снял с пальца пажеское кольцо. «Зачем вы сняли кольцо?» – спросил начальник штаба полковник Чеснаков. «Вы отошлете кольцо родителям, все-таки он единственный их сын». Чеснаков молча взял кольцо.

Еще несли офицера. Опять вопрос: «Кого несете?» «Корнета Арапова, ваше сиятельство». Все повернули головы к командиру «синих» кирасир, генералу Арапову. Он снял фуражку и перекрестился. Нахичеванский, среди наступившего гнетущего молчания, подошел к нему и пожал его руку.

Немного в стороне от штабных ходил совсем юный офицерик-гусар. Он размахивал стеком, как бы дирижируя. Иногда сбивал головки высокой травы и, казалось, что-то шептал про себя или декламировал. Он совсем не обращал внимания на происходившее рядом. Нахичеванский повысил голос и, повернувшись к этому офицеру, сказал: «А это мы поручим князю Олегу. Ваше высочество…» Тот, услышав свое имя, как бы вдруг пришел в себя, подошел и взглянул на командира отсутствующими глазами. Тот что-то сказал ему. Олег козырнул и отошел к вестовым, держащим лошадей. Бедный князь Олег вскоре погиб совсем нелепой смертью. Ночью в расположении гусарского полка случился переполох. Началась беспорядочная стрельба и Олег погиб от своей же пули. Это был сын великого князя Константина Константиновича, поэта К.Р. Говорили, что Олег был тоже поэт. Юноша немного экзальтированный, и как бы не от мира сего.

А убитых все несли и несли…

В этом бою у немецкой деревни Каушен наша кавалерия понесла тяжелые потери. Особенно пострадали Конный полк и кавалергарды. Кавалеристы пошли на немецкую пехотную бригаду с артиллерией в пешем строю, к чему они совсем не были подготовлены. Никто не умел хорошо приноравливаться к местности, действовать перебежками, тем более окапываться. В кавалерийских частях было ничтожное число пулеметов: четыре на полк. Не было еще опыта их использования. Особенно большие потери были среди офицеров, которые не считали для себя удобным, перед своими солдатами, ложиться на землю под огнем неприятеля, и шли во весь рост, поражаемые немецкими пулями. В Конном полку из 21 офицера осталось в строю только девять. Были убиты: Миша Бобриков, Владимир Князев, два брата Катковы – корнет и вольноопределяющийся, ротмистр Суровцев, поручик Зиновьев, братья Курчаниновы… В Кавалергардском полку – поручик князь Кильдишев, корнеты Карцев, Воеводский и барон Пиллар, вольноопределяющийся граф Шувалов.

…Нахичеванский со свитой удалился. Пронесли двух братьев Катковых, с которыми я вместе танцевал на детских балах. Пронесли Мишу Бобрикова. Я с ним учился в Училище Правоведения. При отправлении из Петербурга Конного полка, куда он поступил вольноопределяющимся, его начали преследовать мрачные предчувствия. На перроне вокзала перед ним все появлялась какая-то ему неизвестная женщина, вся в черном. Она ничего ему не говорила, а только смотрела на него. Ее отгоняли, но она вновь появлялась. Миша боялся ее и прятался. А в Вильне, на вокзале, опять появилась какая-то черная женщина и молча смотрела на Бобрикова. Он приехал на фронт в очень подавленном настроении.

Приметы на фронте играли большую роль. Мы очень внимательно глядели, чтобы дорогу нам не перебежал бы заяц или кошка. Следили за полетом птиц, за поведением пауков. Как-то ночью у окна избы, где ночевало несколько вольноопределяющихся, завыла собака. Ее гнали, но она возвращалась и выла, пока ее не застрелили. Все приуныли. Для кого она выла?.. А на другой день один из них, Борткевич, синий кирасир и тоже мой товарищ, погиб со своим взводом, находясь в разведке. Уцелевший раненый солдат рассказывал, что немцы окружили их. Борткевич отстреливался до последнего патрона. Все были ранены. Потом немцы подошли и стали добивать раненых, в числе которых был и Борткевич…

Тем временем стемнело,