Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

третье место в России. Первое место он отводил собакам великого князя Николая Николаевича, второе – охоте светлейшего князя генерал-адъютанта Голицына. Действительно, собаки Д.М. Голицына брали много призов и медалей на собачьих выставках и охотничьих состязаниях. Он по-настоящему знал собак и псовую охоту.

В 1905 или 1906 году его собаки принимали участие в спортивных состязаниях, организованных великим князем Николаем Николаевичем для узкого круга любителей в его усадьбе Першино, Тульской губернии. Собаки отчима там побивали не раз собак великого князя, и тот довольно открыто выражал свою досаду и неудовольствие.

Куда девались все собаки Д.М. Голицына после его кончины в 1912 году, я не знаю, так как в это время он с нами уже не жил. Он продал всю свою землю в Плоском, свыше 2 тысячи десятин, кроме усадьбы, и купил себе имение где-то на Украине, куда и переехал жить.

Вера Федоровна, его мать, жила тогда совсем одна. Дом (комната и кухня) и весь уклад жизни ее напоминал скорее дом старой попадьи, чем помещицы. В ее несложном хозяйстве ей помогала молодая девушка, из местных крестьянок. Эта девица произвела на меня впечатление особого рода. Она держава себя с В.Ф. и с нами совсем не так, как это было принято у прислуги в отношении к «господам». Она совсем не ощущала социального неравенства. Никакого стеснения, робости от присутствия «высоких особ» она не испытывала. Никакого подобострастия не выказывала. Говорила громко, вмешивалась в разговор, называла меня «молодой человек» и достаточно откровенно хотела дать мне почувствовать, что она не прочь начать со мной словесную дуэль, чтобы затем перейти на что-то большее. Она явно считала себя вполне равной нам. В предреволюционные годы я впервые встретился с таким, казалось бы, вполне естественным явлением. Это нормальное чувство равенства происходило у этой девушки, как я думаю, от отсутствия у нее представления, что такое «барин», «господин», «помещик», «начальник». Вокруг Плоского тогда уже никаких помещиков не осталось, и крестьянская молодежь росла без ложной робости и почтительного страха к бывшим хозяевам земли русской.

Это был последний раз, что я видел Веру Федоровну. Ей было тогда уже около 70 лет. Она была довольно бодра и как всегда шумлива, экзальтированна и криклива, как это полагается бывшей балетной артистке. Говорила она нараспев, по-московски, низким контральто. Много курила. Носила короткие волосы по-мужски и очки. Зимой – валенки, папаха и полушубок. Летом – сапоги. Так что ее свободно можно было принять за мужчину. Девичья фамилия ее была – Гельцер. Кажется, ее отец был известный в Москве в начале 19 века перчаточник. В.Ф. приходилась родной теткой известной Московской балерине. В шестидесятых годах отец моего отчима, Михаил Михайлович Голицын, женился на Вере Федоровне без разрешения, за что уехал служить на Кавказ. Хранитель музея Большого театра С.А. Халатов говорил мне, что он нашел в архиве театра папку с «делом» о похищении штаб-ротмистром М.М. Голицыным кордебалетной артистки императорского московского балета В.Ф. Гельцер. Совершено правильно отметил В.А. Теляковский в своих мемуарах, что если петербургские нравы свободно допускали сожительство артисток балета без брака, то в Москве они были воспитаны в более строгих, патриархальных правилах, и «незаконные» связи являлись редким исключением.

В.Ф. по выпуску из театральной школы была подругой Н.А. Никулиной из Малого театра (по мужу Дмитриевой), с которой она сохраняла дружеские отношения, и, бывая в Москве, принимала участие в бесконечных партиях лото, которым Никулина увлекалась в преклонном возрасте. Жила Никулина в собственном особнячке в Кривоколенном переулке.

Вера Федоровна умерла в 20-х годах, проживая в семье своего покойного сына Льва Михайловича Голицына, женатого на местной крестьянке. Они еще довольно долго жили в собственной усадьбе, построенной Львом Михайловичем на своей земле, в открытом поле, в 4-х верстах от Плоского…

Стояла чудная ранняя весна. На солнце пригревало. Появились сосульки. Дороги почернели. Вокруг деревьев образовались проталины. Поехали в санях гусем. На пригорках снег уже стаял, но в лесу еще была зима. И вот вдруг немного в стороне от дороги мы заметили куст с распустившимися на нем небольшими лиловыми цветами, вроде колокольчиков. Контраст был замечательно эффектный. Кругом зима, а посредине леса расцвел букет цветов! Мы остановились и подошли по глубокому снегу к кусту. Это была самая обыкновенная лозина, которая обильно растет в подмосковных лесах. Но никто из нас, деревенских жителей, никогда не видел и не слыхал, чтобы эти кусты цвели, да еще такими красивыми яркими цветами. Мы стояли молча, удивленные и смущенные, созерцая необычное явление природы. Наконец, наш кучер Василий тряхнул по привычке головой, вздохнул и таинственно негромко проговорил:

«Такое чудо впервой вижу… ведь это не к добру. Это нам знаменье какое-то. Вот погодите, что-нибудь да будет нам нонче…».

Действительно это было знаменье, оно предвещало крушение старого мира. 19-го июля 1914 года началась война с Германией.

Глава III. Поход в Восточную Пруссию

19 июля 1914 года[46] Германия объявила России войну, а уже 21-го Гвардейская конная артиллерия со своей кавалерией быстро приближалась к границе Восточной Пруссии. 23 июля, на рассвете, наша Первая батарея разгружалась на станции Пильвишки, в 20-25 километрах от германской границы.

Несколько дней мы делали какие-то нам непонятные передвижения по местности, ночуя то на одном литовском хуторе, то на другом, наблюдая при этом, как наши передовые части обстреливают Эйдкунен, пограничный немецкий городок.

2-го августа наша батарея заняла боевую позицию в небольшой лощине рядом с помещичьей усадьбой и открыла огонь по легкой полевой немецкой батарее, которая прощупывала своими снарядами всю прилегающую местность. Но когда в результате досадной оплошности один наш снаряд преждевременно разорвался перед самой нашей позицией, этот разрыв был замечен немцами, и они дали несколько очередей по лощине, занятой нашей батареей. Один из немецких снарядов пробил зарядный ящик, разворотил несколько лежащих там снарядов, но не взорвался, а другой поранил несколько человек артиллерийской прислуги и поразил насмерть общего нашего любимца, добровольца Павлика Морозова, шофера одного из наших офицеров. Это первое появление смерти в наших рядах смутило солдат и тяжело подействовало на их настроение, особенно тех, кого наш вахмистр, подпрапорщик Бочкарев, уверял, что война – совсем то же, что и маневры. А наши офицеры, побывавшие на войне в Манчжурии, говорили нам, что по опыту той войны, после первого же боя нас должны теперь отвести в тыл и дать хорошо отдохнуть. Однако вечером, едва мы расположились на отдых на одном из соседних хуторов, нас подняла команда: «Седлай!» Это было так