Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

Красногорский райисполком. Тетка Гриши была замужем за поэтом К.Д. Бальмонтом. Другой его дядя, С.А. Андреев, бывший дипломат и рантье по общественному положению, очень милый человек, после революции уехал в Австрию, где постригся монахом в католический монастырь. Все они жили тогда в Николопесковском переулке, рядом с домом, где жил Скрябин. Александр Поляков кончил университет и поступил в Министерство иностранных дел в канцелярию министра, самую шикарную, «гвардейскую», часть Петербургского чиновничьего мира, где служили сливки общества. Я познакомился с ним в годы войны и несколько раз завтракал у него вместе с С.А. Андреевым.

С.А. Андреев принадлежал к известной купеческой Московской семье торговцев колониальными товарами. Им же принадлежала большая гостиница «Дрезден» перед домом генерал-губернатора и половина Брюсовского переулка. Александр Поляков жил тогда в Петербурге у Певческого моста, в доме, где умер А.С. Пушкин. Этот большой дом, снаружи ничем не примечательный, внутри сохранил в отделке квартир свой старинный ампирный стиль. Поляков занимал небольшую квартирку в бельэтаже. Она вполне удовлетворяла изысканному вкусу своего хозяина. В небольшом кабинете-гостиной стояли две строгие мраморные колонны. На светло-зеленых стенах – темные голландцы и немцы XVI-XVII веков. Рядом – небольшая столовая с Елизаветинской люстрой.

Общество за скромным петербургским завтраком с бутылкой красного вина – отборное, коллеги по службе: П.А. Неклюдов, барон Марсель Гротгус, барон Врангель, С.А. Андреев. Дама только одна – миссис Пренс, рыжеватая американка средних лет, очень обаятельная, острого ума, большой знаток искусства. Здесь, в Петербурге, она живет на содержании Лелянова, сына городского головы, очень состоятельного человека. Лелянов был меховщик, и богатая черно-бурая лиса на плечах миссис Пренс хорошо рекламировала его фирму.

П. Неклюдов – брат моего товарища-правоведа, сын нашего посланника в Болгарии, потом в Швеции (умер в 1918 году от «испанки»). Гротгус – брат Гастона, бывшего правоведа, кавалергарда, женатого на сестре Неклюдова. Если во время завтрака каждый из гостей заявлял о своем присутствии произнесением каких-либо фраз о балете, о выставке картин, о посещении Александровского рынка в поисках каких-либо антикварных раритетов, то один только Врангель не произносил ни слова. Я несколько раз завтракал у Полякова и никогда не слышал голоса Врангеля. Зато он внимательно слушал и сосредоточенно ел. Слушал он так, что у него только нос реагировал на разговор, как нос талантливого артиста Подгорного, игравшего «полицию» в «Дочери мадам Анго» в МХАТе.

Обязанности хозяйки исполняла миссис Пренс. Она вела разговор с уменьем подлинной светской дамы. Говорила по-французски она безупречно. Тон завтрака был очень строгий. Юмор допускался только изысканный.

О политике не говорили и как будто даже и не думали. Миссис Пренс как-то сказала Полякову, что она любит его завтраки, так как за ней никто не ухаживает. Теперь, по прошествии многих лет, я думаю, что она их любила не только за эту чопорную сдержанность и архикорректность мужчин. Все-таки завтраки у Полякова давали ей возможность что-то узнавать и о делах русского Министерства иностранных дел. На этих завтраках допускалось злословить и сплетничать о чиновниках министерства, иронизировать над бедными чиновниками обоих департаментов: дипломатические посты за границей замещались только служащими канцелярии министра. Особенно доставалось второму департаменту (Азиатскому), работники которого рассматривались, как представители низшей расы.

Г.А. фон Мекк, товарищ по выпуску из Правоведения Неклюдова и Гротгуса, стал служить во втором департаменте. С какой жалкой иронией говорили о нем его товарищи. А когда он женился на машинистке департамента Антоновой, дочери гвардейского полковника, то они заявили, что Мекк своей безумной женитьбой отрезал себе все пути в Европу. И действительно, только после февральской революции Мекк смог получить назначение в одну из скандинавских стран.

У Полякова я встретил как-то еще одну примечательную личность: М.Ф. Ликиардопуло. Это был молодой литератор, известный переводчик Оскара Уайльда. Обычно он жил в Москве. Слыл эстетом. Был любитель театра, и я постоянно встречал его в обществе балетных артисток. Стройный, элегантный брюнет, лицо худощавое, немного южного типа, он имел большой успех у женщин. Корректный, хорошо воспитанный, спокойный, неглупый он производил очень приятное впечатление. За завтраком говорили о балете. Венчали лаврами Павлову, Нижинского, Фокина. Я спросил Ликиардопуло, какого он мнения о Московском балете? Он считал, что под руководством Горского московский балет идет по интересному пути и что по своему составу много выше Петербургского. Из всех московских артисток он выделял Е.М. Адамович, которую, к сожалению, недостаточно ценят в Большом театре.

Я вполне согласился с Лики (как его интимно прозвали артисты Большого театра) и позволил себе заметить, что Адамович по своему внутреннему содержанию и артистической индивидуальности не подходит к Большому театру.

«И еще меньше к Мариинскому», – сказал Лики.

«В таком случае ей, как Комиссаржевской, надо играть в своем театре», – заметил Поляков, что было абсолютно правильно.

Мне было очень приятно, что Лики на этом изысканном ультра-петербургском завтраке смело заявил о достоинствах московского балетного искусства и дал высокую оценку дарованию Елены Михайловны Адамович, к которой я чувствовал большую и нежную симпатию с первых же дней моего появления в зрительном зале Большого театра. Больше я Ликиардопуло не встречал. Я узнал, что во время войны 1914 года он уехал корреспондентом в Швецию. А после революции стало известно, что этот милый Лики поддерживал дружеские связи не только с балетом Большого театра, но и с английской «Интеллидженс Сервис».

Те, кто прочитает эти страницы моих «записок», наверно подумает, что шпионов в России было больше, чем достаточно. Это не совсем так. Их было много меньше, чем в послереволюционные годы. Доказательством может служить тот факт, что известность получил тогда только один случай шпионажа: а именно «дело Мясоедова». Между тем, как в наши дни несколько раз в год мы читаем в газетах о разоблачении разных шпионских афер. Конечно, тогда нерадивость, беспечность и тупость чиновничьего аппарата России давала возможность более скрыто и более удачно вести шпионам их разведывательную работу. Однако, по-видимому, военная контрразведка у нас все же работала неплохо. Теперь хорошо известно, что русский Генеральный штаб имел в 1914 году два мобилизационных плана: один для шпионов, а другой для исполнения. Первый хранился в сейфе военного министерства. Нашей контрразведке было известно, что штабные писаря легко проникают в этот запечатанный сейф и продают иностранным разведкам находящиеся в нем документы (в копиях). Ложный мобилизационный план, находящийся в сейфе, предусматривал проведение мобилизации русской армии в двухнедельный срок, между тем, как действительный план позволил провести мобилизацию в течение всего пяти дней, что явилось неприятной неожиданностью для немцев.

Но бывали у нас, по-видимому, и неприятные промахи. Распоряжения штаба 1-й