Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

(желтых – в нашу 1-ю батарею, поэтому я и был, очевидно, назначен служить в нее). Но наши были сложены далеко не классически и с физиономиями более простоватыми, чем у кирасир, не говоря уже о более низком росте.

Блондины-кавалергарды имели лирическое выражение лица. Брюнеты конной гвардии имели более суровые и строгие лица, чем добродушные преображенцы. Много человеческого обаяния было у шатенов – Семеновцев. Вежливые, деликатные в обращении, они, уходя на службу в запас, пополняли кадры проводников вагонов, швейцаров, курьеров, мелких служащих.

В мое время все же писаных красавцев в гвардии было мало. Многие имели эффектную внешность и выправку, что в соединении с мундиром производило впечатление картинности и красоты.

Отобрать в многочисленной, разношерстной массе новобранцев, одетых в крестьянские зипуны и лапти, солдата, отвечающего установленному внешнему профилю полка, было совсем не просто. Но среди начальников и, главным образом, среди старых вахмистров и фельдфебелей были специалисты с наметанным острым глазом, которые еще до начала разбивки спешили написать мелом на груди того или иного парня название своей части. Проходящее вдоль строя новобранцев высокое начальство утверждало эту кандидатуру или отвергало ее.

Начальство конной артиллерии мало интересовалось солдатской эстетикой, и поэтому среди наших батарейцев было много совсем непривлекательных и даже уродливых солдатских лиц.

Исправить это положение в самые предвоенные годы взялся поручик Латур де Бернгард. Но не нашел поддержки со стороны начальства, и поэтому корявость наших солдат, за редким исключением, была их самой отличительной чертой. Тысячу раз был прав Л.Н. Толстой, когда писал о развращающем влиянии военной службы на народ. Армия несла в народ моральное и духовное растление. Я думаю, что чувство полного освобождения от всяких норм морали необходимо, чтобы поднять человеческие массы на массовое уничтожение людей. Гитлер говорил своим солдатам: «Я освобождаю вас от чувства совести и стыда». Впрочем, есть еще другой стимул для того, чтобы идти на убийство – страх.

Солдатская проституция в гвардии приняла перед войной 1914 года очень широкие размеры. Одним из таких мест узаконенного разврата был «Народный дом императора Николая II» или, как он переводился на французский язык: «Maison public de l’empereur Nicolas II». Он вполне оправдывал это свое французское название. Действительно, это был вполне публичный дом. Этот дом был создан по инициативе и, главным образом, на средства принца А.П. Ольденбургского, как одно из мероприятий Общества попечительства о народной трезвости, где принц был председателем. «Дом» функционировал зимой и летом. Помещался он за Петропавловской крепостью, на Кронверкском проспекте, рядом с зоопарком. Внешне «дом» был похож на железнодорожный вокзал. В его конструкции преобладало железо и сталь. Внутри большие залы, очень неуютные, прочные, но без какого-либо декоративного убранства. Там имелось два больших прекрасно оборудованных театральных помещения: для спектаклей драмы, и другое – для оперный постановок. Художественным руководителем оперы долго был Н.Н. Фигнер. Драмой руководил – Арбатов (?). В опере часто пели гастролеры: Шаляпин, Собинов, Липковская и другие известные певцы. В драматическом театре давались очень эффектно поставленные патриотические спектакли: «Измаил» (М. Бухарина) и «Оборона Севастополя». Давали и сказочно-фантастические пьесы, вроде «Разрыв-трава» и др. Замечательного натурализма в патриотических спектаклях, в батальных сценах достигал режиссер Попов (?). Он же был и мастер пиротехники. На Малахов Курган сыпались бомбы, и с громом, огнем и дымом разрывались, совсем, как настоящие. Куда делся после революции этот незаурядный режиссер массовых сцен, не знаю. Кроме того, еще была открытая эстрада со всякими номерами, и аттракционы. Входной билет стоил 10 копеек. Столовая и буфет славились своей дешевизной (котлета 150 грамм с обильным гарниром – 5 копеек!), чистотой и хорошим качеством приготовления. Вход для солдат вполне свободный. Обслуживание посетителей необыкновенно внимательное, предупредительное и быстрое. Официантки в белых фартуках и чепцах работали быстро, без шума и крика, не позволяя себе ни одного лишнего слова или взгляда. Чаевые не полагались. За всем громадным штатом служащих и за общим порядком наблюдал генерал Черепанов. Полиции совсем не было видно. Но была своя внутренняя охрана. Уголовный розыск работал хорошо. Пьяные не допускались войти, и в самом «Доме», кроме дешевого пива (6 копеек бутылка), ничего спиртного не было. Было свободно, непринужденно, но вполне прилично. Настолько прилично, что здесь могли бывать солидные чиновники и дамы, также бывало и много студентов. Но при всем этом, что-то было и другое, что создавало постыдную репутацию этому почтенному учреждению. Как мне рассказывал мой друг N., прекрасно освоивший все легальные и тайные притоны Петербурга, сюда приходили «разных чинов и звания» любители собственного пола и заводили быстрые и легкодоступные знакомства с любым из солдат, никогда не встречая отказа, уплачивая за сеанс от одного рубля до пяти. Здесь бывал и член Государственного совета О., и тайный советник Е.

Знало ли об этом военное начальство и администрация Народного дома? По-видимому, нет? Должна была знать тайная полиция, но поскольку здесь не занимались политикой, старалась ничего не замечать. Но какое раздолье было для шпионов иностранных государств! (Об этом я буду писать дальше). Но все же незадолго до войны 1914 года произошел случай, вызвавший запрещение солдатам посещать Народный дом. Это запрещение исходило от принца Ольденбургского, человека очень недалекого, как всегда рубившего с плеча и попадавшего пальцем в небо. Однажды генерал Черепанов обратил внимание на одного солдата, который подвел гримом глаза и брови, нарумянил губы, и, подражая проституткам, приставал к посетителям. Черепанов задержал его и отправил в комендатуру, где его обыскали и нашли адрес известных гомосексуалистов. «Вон педерастов из Народного дома!» – сказал Ольденбургский и… закрыл вход в Народный дом солдатам всего гарнизона.

Мера вполне глупая, так как, кроме Народного дома Николая II, были еще другие: Таврический сад, Лиговский Народный дом Паниной, на Васильевском острове, и др. места, которые могли посещать нижние чины.

В русской армии было ходячим мнением, что «хомосексуализм» – это порок артиллеристов. Конечно, это было неверно. Разговоры эти были вызваны тем, что офицеры-артиллеристы в своей массе не были похожи на пехотинцев или кавалеристов. Их отличало и то, что они были более интеллигентны, более строгого поведения, более гуманного отношения к солдату. Они совсем мало пьянствовали. Читали книги, что особенно раздражало кавалеристов. Отношение к женщинам строгое, рыцарское, корректное, а не кобелиное, наглое, как в кавалерии. Основанием для обвинения артиллеристов в мужеложстве, по-видимому, была зависть. Артиллеристы жили опрятнее, чище, были богаче духовно, и это не нравилось массе армейского офицерства. Надо заметить, что в эти предреволюционные годы в некоторых кругах светской молодежи и художественной интеллигенции появилась мода на