Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

так привыкли к этому сообщению, что если бы его не было в хронике, то все почувствовали бы себя неспокойно и растерянно.

Занимался ли я? Да, и очень серьезно. Еще в «Элите» я поставил себе в номер большую черную классную доску, на которой с утра до вечера чертил всякие формулы, схемы и чертежи орудий, снарядов и пр. Отвлекался я только на поездки два раза в неделю к моему преподавателю, полковнику Старицкому (из Михайловского артиллерийского училища) и по праздникам проводил вечера у родных или в семье моего товарища Володи Балбашевского. Они изредка увлекали меня в кино «Марс», но все же ученье шло удовлетворительно. Пугала меня только физика, и еще больше химия. У меня всегда была плохая память, и механически запоминать формулы мне было немыслимо. На что я рассчитывал? На что надеялся? Не знаю, вернее всего на чудо. Я уже писал, что никакой строевой службы я в это время не нес. В батарее бывал в редких случаях. Был и на празднике первой Его Величества батареи. Это торжество произвело на меня довольно сильное впечатление, но мне стыдно сознаться – я совсем не помню, когда оно происходило.

Праздник начинался с молебна в помещении батареи в Виленском переулке. Люди были выстроены в две шеренги. Я стоял на правом фланге в первой шеренге. Рядом со мной стоял сверхсрочный вольноопределяющийся Михайлов, с которым я здесь впервые встретился. Но о нем я слышал много рассказов солдат и офицеров. Тон этих рассказов всегда был юмористический. Смеялись над его рассеянностью, над его плохой строевой выправкой, над его сильной близорукостью и над его нескладной верховой ездой.

Действительно, вид у Михайлова был комичный. Белобрысая голова, вытянутая редькой, очки, прямой длинный нос, небольшой ротик. Это лицо напоминало что-то неприличное. Характера он был добродушного и незлобивого. Это позволяло ему легко переносить всякие насмешки солдат и нетерпеливые окрики офицеров. Непонятно, почему он пошел служить в фешенебельную гвардейскую часть. Его отчим командовал где-то армейской пехотной дивизией, куда входила, очевидно, и какая-нибудь артиллерийская бригада, где ему было бы очень легко и приятно служить. Правда, к военной службе он был плохо приспособлен. Тем не менее, он хотел быть офицером-артиллеристом. Но, встретив недружелюбный прием со стороны наших офицеров, стал говорить, что никому не посоветует выходить в гвардию, где офицеры плохо воспитаны, грубы и бессердечны. Мне кажется, что он любил быть объектом смеха и шуток. Так, на празднике батареи, когда была подана команда «направо», он повернулся налево. Это вызвало хохот всей батареи и юмористические реплики офицеров.

По окончании молебна, очень непродолжительного, Эристов поднял чарку за здоровье августейшего шефа батареи, государя императора. Тост этот был покрыт, как пишут в официальных сообщениях: «громкими, долго несмолкающими криками «Ура». Затем следовали другие официальные тосты в порядке иерархической подчиненности. Наконец, Эристов провозгласив все тосты, положенные по церемониалу, ушел в офицерское собрание. Потом выпил за здоровье всех нижних чинов батареи старший офицер, капитан Огарев, и тоже ушел. Затем то же проделали по очереди, в порядке подчиненности, все офицеры. Каждый, выпив чарку, уходил. Сергей Гершельман, кроме того выпил за здоровье бывшего вахмистра. Наконец мы остались одни под началом вахмистра Бочкарева, который тоже поздравил солдат, но при этом счел нужным напомнить, чтобы «тише гуляли». Но и без того все солдаты помнили, что «до Бога высоко, до царя далеко, а господин вахмистр – вот он здесь». Батарея пошла обедать, где каждому солдату полагалось от командира по чарке водки.

Михайлов и я были приглашены к закуске к господину вахмистру. Квартира его находилась тут же в центре помещения, и состояла из одной большой комнаты, разделенной перегородкой. В передней части была кухня, а за ней находились вместе столовая и спальня. К столу были также приглашены каптенармус и старший писарь. Все трое вместе они составили «батарейный треугольник». Михайлов захмелел и ослаб с одной рюмки. Я довольно мужественно держался некоторое время и даже пошел с вахмистром в манеж, где должен был состояться концерт-спектакль для нижних чинов в присутствии высокого начальника. Что происходило со мной дальше в этот день, я не помню. Однако Бочкарев потом говорил мне, что я мирно заснул на чьей-то койке, и утром благополучно покинул гостеприимных хозяев. Какие там присутствовали генералы, я никогда бы не узнал, если бы, как оказалось потом, не попал в большую групповую фотографию, которая у меня долго хранилась. На карточке я оказался рядом с бывшими конно-артиллеристами генералами Фан-Дер-Флитом, А.П. Мезенцевым (дядя моих товарищей), генералом Слезкиным и двумя Гилленшмидтами. Один из этих Гилленшмидтов командовал «кирасирами Его Величества» (желтыми). Швед по происхождению, он принадлежал семье владельцев военных заводов в Туле. Он был известен, как большой самодур, но храбрый генерал. Когда в 1915 году у нашего верхового командования явилась мысль создать кавалерийские корпуса для проникновения в тыл противника, то командиром гвардейского кавалерийского корпуса был назначен Гилленшмидт. Однако, особых боевых лавров ни корпус, ни его командир себе не стяжали. Проникнуть в тыл неприятеля при уже определившейся позиционной войне оказалось делом нелегким. После нескольких попыток прорвать неприятельский фронт, гвардейская кавалерия спешилась и засела в окопах.

К этому времени относится рассказ об одном из чудачеств Гилленшмидта. После одного из боевых столкновений с австро-германцами на Волыни кавалерийский корпус получил распоряжение отойти от линии фронта в тыл и расположиться вдали от линии неприятельского обстрела. Свой штаб Гилленшмидт наметил разместить в одной из отдаленных деревень. Под вечер Гилленшмидт со штабом направлялся к месту своего расквартирования. Они двигались по дороге, влево от которой все населенные пункты обстреливались интенсивным орудийным огнем неприятеля. Особенно сильно немцы стреляли по большой усадьбе-фольварку, находящемуся в километре от дороги. Один из офицеров-ординарцев обратился к своему товарищу, указывая на фольварк, и сказал: «А ведь неплохо, что ночевать мы будем в N, а не в этом фольварке». Собеседник ответил: «Да, конечно. Но я не понимаю, почему немцы его так сильно обстреливают. Я сегодня там проезжал – там нет ни души. Они наверно думают, что там разместился какой-нибудь штаб или командный пункт». «Нашли чудаков», – заметил первый.

Гилленшмидт слышал этот разговор и ничего не сказал, но когда они доехали до развилки дорог, он, ни слова не говоря, повернул своего коня влево, к горящему фольварку, вместо того, чтобы взять по дороге вправо, которая вела в N. Начальник штаба обратил внимание своего командира, что он поехал не туда, куда нужно, на что Гилленшмидт ответил: «Я передумал. Сообщите частям корпуса, что мы будем