Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

обаятельна. А породу Вершинин очень ценил, и сила симпатии к моим детям у него измерялась в зависимости от того, кто из них был более Корсаков и кто менее. Оба любили французские романы и хорошее общество. Это не мешало моей сестре доить коров, мыть поросят, кормить щенят и вытирать их следы. Вершинин любил поговорить, то есть он любил, чтобы его слушали, не прерывая. Сестра не любила говорить и умела слушать. Кроме того, если бы Алеша неожиданно объявил бы, что его конь Барин превратился в быка, сестра Натуся ни минуты бы в этом не сомневалась. Поэтому не удивительно, что они пятьдесят лет прожили душа в душу.

Они поселились в деревне. Кроме выездки лошадей, они занялись разведением французских бульдогов и молочным хозяйством. В числе лошадей, которых тогда «напрыгивал» Вершинин, был и Барин, ставший вскоре знаменитым. Барин был строевой конь моего брата Дмитрия, которого он взял себе из очередного пополнения по совету Вершинина.

Каждому гвардейскому офицеру, кроме своей собственной лошади полагалась одна строевая. Мой брат ездил довольно хорошо, но не был «аматёр» конского спорта. Уйдя из полка, он привёз Барина в деревню, а затем продал его Вершинину. Барин, действительно, был редкий прыгун. По легкости прыжка и подъема в воздух его можно было сравнить с известным балетным артистом Нижинским, а по изяществу движений и строению ног – с Анной Павловой. Когда мы с сестрой гуляли в деревне, то Вершинин сопровождал нас на Барине и на небольшой рыси перепрыгивал все встречающиеся канавы и заборы разной высоты. Но у дорогого Алёши был довольно странный и крутой характер (как и у его отца, генерала Вершинина). Он вдруг решил, что он устарел для спорта. Несмотря на редкие спортивные качества Барина, он продал его своему товарищу по полку ротмистру Алексею Панчулидзеву, который служил в это время в офицерской кавалерийской школе.

Алексей Панчулидзев был товарищ по полку моего брата Дмитрия и Алексея Вершинина. Однако, во время столкновения офицеров гродненских гусаров с их полковым командиром Бюнтингом, в 1911 году, Панчулидзев занял нейтральную позицию и не подвергся каре, которая обрушилась на Вершинина, Потоцкого, моего брата и других офицеров. Это был человек, о котором трудно что-нибудь сказать хорошее, но и плохого в нем тоже не было заметно. Типичный кавалерийский офицер из хорошего общества, который выполняет все светские обычаи, хорошо служит и вовсе не пытается изобретать порох. Много шума наделала его женитьба. Он женился на Марии Федоровне Мейер (рожденной Бухмейер), родной сестре Федора Федоровича, зубцовского предводителя дворянства. Она была много старше Панчулидзева, и у нее от первого мужа была дочь Мара, 18 лет, и сын –16 лет. Что побудило Панчулидзева вступить в такой брак, остается тайной. Предварительно он довольно долго сожительствовал с ней, и так как она была в разводе с мужем, это никого не удивляло, и никто не мог ее осуждать за это. Она была вполне свободна. Но когда эта сорокапятилетняя женщина стала женой двадцативосьмилетнего офицера – это стало смешно. Она была ровесница нашей мамы, а мама была уже бабушкой. Ее дочь Мара была хорошенькой, и мать старалась держать ее дальше от себя и от мужа. Все-таки были случаи, когда Мару принимали за жену Панчулидзева, а не Марию Федоровну. Хотя она была довольно моложава, но… зачем им нужно было жениться?!

Весной 1914 года Панчулидзев выиграл на Барине «Императорский приз» на международных офицерских состязаниях в Вене. Дальнейшая судьба этого редкостного коня мне неизвестна. Вскоре началась мировая война. Как-то мои друзья ехали в отпуск с австрийского фронта вместе с Панчулидзевым. Он рассказал, как он с разъездом гродненских гусар захватил в плен австрийский разъезд и австриец-офицер сказал ему, что считает за честь быть пленённым ротмистром Панчулидзевым, владельцем Барина, которого знает вся кавалерия Европы! Эта изящная новеллетта совсем в стиле детей-Панчулидзевых. Ведь уверяла же Вера, жена брата Дмитрия, что ее брат Алексей не пишет ей письма из-за границы, потому что он женился на дочери германского императора Вильгельма II, ну и не хочет ей причинить неприятность. Ох, сколько раз ее брехня вредила брату!

Надо было подумать о новом месте жительства, Штукенберг предложил мне переехать к нему. Он занимал с матерью и братом Борисом небольшую квартиру на пятом этаже, в тупике Гродненского переулка. Додя и его брат мало бывали дома, и их комната днем была в моем распоряжении. У его матушки было больное сердце, и она больше лежала. Жила эта семья очень скромно. Основной источник денежных средств была пенсия, получаемая за умершего отца, инженера-путейца, одного из строителей Сибирского пути. Здесь мне было хорошо, но… я все же стеснялся хозяев. Я сказал об этом Доде, и он устроил меня на жительство в новую гостиницу «Элит» на Лиговке. Ее построил архитектор Перцев, родственник Доди, который не отказывался служить Перцеву гидом по разным темным притонам столицы. Мне был предоставлен небольшой номер с окном во дворе на 3-м этаже и «питание», то есть завтрак, обед и легкий ужин, и за все это с меня брали 150 рублей в месяц. Конечно, это было безумно дорого. Студенты снимали комнаты со столом у хозяев где-нибудь на Петербургской стороне за 25-30 рублей и даже дешевле. Но я был непрактичен, неопытен и, скажу прямо, глуп и чванлив. Я уже мнил себя шикарным гвардейским офицером, для которого недопустимо жить на разных этих выборгских и прочих сторонах. Однако моя мать отказалась предоставить мне такую большую ежемесячную сумму, зато этот расход очень любезно согласилась принять на себя наша милая тетушка, Анна Львовна, жена дяди Николая Карловича Мекка. Впрочем, через пару месяцев она сообразила, что значительно дешевле и разумнее будет мне жить с их сыном Аталлом, студентом-путейцем. Дядя Николай Карлович был председателем правления Московско-Казанской железной дороги и по делам ездил каждую неделю один раз, а то и чаще, из Москвы в Петербург. Поэтому у него была квартира, где он останавливался и где жил Аталл. Тогда эта квартира была на Шпалерной, № 44. Дядя приезжал из Москвы утром. Днем ездил по разным Министерствам, а вечером, если не возвращался обратно в Москву, то сидел дома на диване и раскладывал пасьянсы. Газета «Новое время» аккуратно печатала в хронике, что в Петербург вчера прибыл председатель правления Московско-Казанской железной дороги Н.К. фон Мекк. Но дядя так часто приезжал и уезжал, что непонятно, для чего старалась газета, разве что давала заработать хроникеру. Впрочем, мои знакомые, говорили, что все