Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

ночевать вот на этом фольварке». Офицеры переглянулись и молча последовали за Гилленшидтом, проклиная про себя самодурство упрямого генерала. Однако, когда они доехали до въезда в усадьбу, обстрел вдруг прекратился. Нашли какие-то чудом уцелевшие строения, где и расположились на отдых.

Наступило утро, но Гилленшмидт как будто и не собирался покинуть полюбившееся ему живописное и тенистое местечко. Нервы у всех были напряжены до крайности, так как все ожидали, что немцы с наступлением дня опять начнут обстрел усадьбы. Но неприятельская артиллерия почему-то молчала. После полудня Гилленшмидт приказал седлать коней. Никто уже не спрашивал его, куда он теперь думает направиться. Но на этот раз он на рысях пошел в N. Когда штаб отъехал на значительное расстояние от фольварка, немцы опять начали его обстреливать, а также стреляли и по дороге к нему…

Генерал Слезкин был старинный приятель моих дядей и сосед по имению одного из них (Александра Александровича Римского-Корсакова) по Полоцкому уезду. Я помню Слезкина у дяди в Старом дворе на праздновании дня свадьбы (тридцатилетия?). Этот очень молодой генерал поражал всех уменьем говорить всякие спичи стихами любого размера и содержания. Казалось, что ему легче говорить стихами, чем прозой. Слезкин вышел в отставку генералом, но вскоре поступил на гражданскую службу и был назначен генералом для поручений при Министерстве внутренних дел. Эта должность требовала по положению ношения жандармского мундира. Слезкин одел его очень неохотно: по неписаной традиции жандармские офицеры не допускались в офицерские собрания гвардейских полков. При посещении собрания конной артиллерии Слезкин надевал свой артиллерийский мундир.

У Слезкина был сын Гога (Георгий), товарищ детских игр моего старшего брата Бориса и моих кузенов. Впоследствии Гога Слезкин стал писателем. Однако, как это часто бывает, знакомство с ним почему-то оборвалось на рубеже детства.

Этой же зимой я был приглашен и на праздник 4-й батареи. Там милейший друг наш Степан Петрович Зайченко сервировал гостям богатое угощение, после которого я попал на солдатский бал. Играли трубачи. Подмалеванные девицы с энтузиазмом отплясывали разные па-де-катры, краковяки и прочие модные тогда «салонные» танцы. Конечно, самыми элегантными и ловкими танцорами были наши писари и нестроевые. Крепко воняло потом, табаком и вином. Все были в сильном подпитии. Офицеры благоразумно отсутствовали. Одна бойкая девица в голубом платье декольте спросила меня, почему я не танцую. Я сказал, что не умею. «Идемте, я Вас научу», – приставала ко мне «девушка». Я всячески уклонялся от ее приглашений и отшучивался. Вдруг меня кто-то дернул за рукав. Оглянувшись, я увидел совсем пьяного солдата, который, едва держась на ногах, пытался мне что-то сказать: «Господин вольноопределяющийся, мне нужно Вас по секрету», – наконец выговорил он. «Я вижу, что Вы хотите иметь сношение с Нюркой… так я не дозволяю, – вдруг закричал он, валясь на меня. – Я ейный кот, понимаешь, кот, и не позволяю, вот и все…». Я старался успокоить Нюркиного «кота», но он расходился, расшумелся и явно хотел сцепиться. И вдруг совсем спокойно сказал: «А если хотите ее иметь, то будем драться на дуэли, по благородному, потому что я благородный человек и не хочу чтобы ее … без моего согласия…». Меня выручил Зайченко, увел к себе. Я ему рассказал о вызове на дуэль. Мой противник оказался денщиком нашего адъютанта Саблина. Что касается Нюрки, то любезный хозяин предложил мне, если она мне нравится, тут же предоставить ее мне. «Однако я Вам не советую. Они у нас здесь все с Обводного и Лиговки, опасно». Я поблагодарил Степана Петровича, но не воспользовался его «угощением».

Когда я рассказал Доде Штукенбергу о моей несостоявшейся дуэли с денщиком Саблина, он очень веселился. Он рассказал об этом Саблину, который тоже хохотал и допрашивал своего «рехмета» (так в конной артиллерии называли вестовых и денщиков), чтобы он признался, как он собирался драться на дуэли с вольноопределяющимся, на это тот, сконфуженно ухмыляясь, отвечал:

«Виноват, ваше благородие, выпимши был. Ничего не помню. Это все она…»

«Кто – она?»

«Да это моя…»

При этом Саблин глубокомысленно заметил Доде, что нижние чины куда больше знают и понимают, чем о них думают г.г. офицеры. Я уже не раз это слышал от них, и они это констатировали всегда с некоторым удивлением и даже с испугом.

Солдаты гвардейской конной артиллерии не отличались высоким ростом. Они были много ниже солдат гвардейской Первой пехотной дивизии и Первой кавалерийской (Кирасирской) и, конечно, Гвардейского морского экипажа. Минимальный рост гвардейского солдата был установлен в 2 аршина, 6 вершков. В первой роте Преображенского полка правофланговые бывали и в 2 аршина 11, и даже 12 вершков, то есть имели рост Петра Великого. Но они были выше солдат Второй гвардейской кавалерийской дивизии. Как известно, при очередном наборе новобранцев осенью в гвардию отбирали служить наиболее высоких парней и по возможности более красивых. Однако, на местах воинские начальники, получив распоряжение военного Министерства отправить в гвардию определенное число солдат, не всегда могли отобрать красавцев, и за неимением таковых руководствовались не эстетическим критерием, а социальным. В гвардию посылали крестьянскую молодежь посерее, «от сохи». Фабричную молодежь направляли во флот и технические войска.

Однако по распространенному во все времена истории человечества блату бывало, что в гвардию попадали уроды, в армейские полки Нарциссы и Ильи Муромцы. Ежегодно осенью в Михайловский манеж в Петербурге в назначенные дни собирались все командиры гвардейских частей со своими штабами для набора молодых солдат из числа присланных новобранцев. Каждый командир старался заполучить себе лучшие экземпляры пушечного мяса. Нередко во время отбора страсти разгорались, и почтенные генералы вступали в резкие пререкания между собой из-за понравившегося им парня. Генералы спорили и шумели, как школьники, несмотря на то, что разбивка новобранцев происходила под непосредственным наблюдением командующего войсками гвардии. В мое время им был великий князь Николай Николаевич. Отбор солдат вызывал много нареканий, обид, зависти и жалоб. В связи с этим был установлен «высочайшим» приказом порядок старшинства полков, пользующихся правом первыми отбирать себе новобранцев. Так, долгое время это право первой очереди принадлежало Преображенскому полку, который интересовался только брюнетами. Уже при мне это право, не знаю, на каком основании, было «высочайше» передано гвардейскому саперному батальону (позднее полку), которым командовал свиты генерал-майор А.А. Подымов.

Солдаты каждого гвардейского полка помимо «масти», то есть цвета волос, подбирались по особому характерному признаку, так сказать, особому «профилю» данной части. Так, в Павловский полк направлялись все курносые, в память курносого основателя полка, императора Павла. В Гвардейский Экипаж шли широкоплечие гиганты. Рыжие комплектовали Кирасиров Его Величества