Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

офицером очень фешенебельного гвардейского полка. Не знаю, как Ваня не учитывал тот неприятный факт, что офицеры конной артиллерии не хотели принять в свое общество Веру Николаевну и не дали разрешения Угрюмову жениться на ней.

Хочу напомнить, что известная эстрадная «цыганская» певица Вяльцева была замужем за Бискупским, офицером конной гвардии. Общество офицеров этого великосветского полка не возражало против этого брака.

Вяльцева, как большинство артисток, любила рекламу и любила быть всегда на виду. Однажды Вяльцева сидела с Бискупским в ложе Михайловского манежа на очередном concour-hippique (конные состязания). На Вяльцевой, помимо всяких драгоценностей, в том числе и знаменитого многометрового жемчужного ожерелья, была накидка – «палантин»из черно-бурых лисиц, которую она небрежно свесила через барьер ложи. Сделано это было, конечно, с расчетом, чтобы ей позавидовали все присутствующие в манеже дамы из высшего общества, куда она все же, несмотря на брак с Бискупским, входа не имела, а также, чтобы ее накидку увидели все репортеры газет и на другой день написали о ней в своих описаниях concour’а.

Однако, многие лошади пугались лисиц Вяльцевой и бросались в сторону. Наконец, один из офицеров-судей, громко, на весь манеж обратился к Вяльцевой, отдавая ей честь: «Анастасия Дмитриевна, уберите, ради Бога, вашего страшного зверя с барьера, лошадки пугаются»… Вяльцева сделала сконфуженно-испуганную гримасу и широким эффектным жестом накинула лисиц на плечи. «Лошадки» перестали пугаться. Конечно, это была искусно разыгранная демонстрация.

Между тем, когда офицер этого же полка, граф А.П. Беннигсен женился на Ф.В. Хвольсон (бывшей в первом браке за Пашковым), дочери известного адвоката, племяннице двух академиков, то ему предложили уйти из полка, потому что Ф.В. Хвольсон еврейка. Но так как он был очень любим в полку, то ему позволили вернуться, мундир же он должен был носить не конной гвардии, а обще-кавалерийский, армейский. Как будто предосудительный поступок, который он совершил, женившись на еврейке, был неэтичным только в Петербурге, и вполне морально допустимым в Киеве или Саратове. Как будто должны были быть две этики: гвардейская, петербургская, и армейская провинциальная. Между тем, жена А.П. Беннигсена, Фанни, была умная, хорошо образованная, воспитанная и очень обаятельная женщина. Все офицеры конной гвардии, в том числе и великий князь Дмитрий Павлович, старались не пропускать ее приемные дни в их очень скромной квартире на Надеждинской.

Как я уже писал, чтобы служить в желанном гвардейском полку совершенно необходимо было иметь там знакомых офицеров, которые могли бы рекомендовать кандидата. У Вани никого знакомых в Уланах не было. Но вот Ваня узнал, что другой наш товарищ-правовед, Каменский, сын бывшего улана и племянник графа Шулленбурга, полковника Уланского полка, тоже после окончания Правоведения хочет идти в Уланы. Ваня стал усиленно дружить с Каменским, рассчитывая на его протекцию. Однако, когда дело подошло вплотную к решению этого вопроса, Каменский занял нейтральную позицию, очевидно, не желая компрометировать себя ходатайством за «не совсем верного» кандидата. Во время войны 1914 года Ваня всё же стал вольноопределяющимся Уланского полка. Не знаю, как ему это удалось. Я встретил его в первые дни войны, на границе Восточной Пруссии, где была собрана вся гвардейская кавалерия. Уланы прошли мимо нашей батареи, и я имел возможность пожать Ване руку. Вид у него был очень довольный и немного комичный, опять же из-за его малого роста. Это была наша последняя встреча в этом мире, и я не знаю о его дальнейшей судьбе. Не скажу, чтобы мне было бы особенно симпатично стремление этой семьи во чтобы то ни стало войти в высшее петербургское общество.

Во время войны Алиса Ивановна поселилась на Дворцовой набережной. За стеной у ней был Дворец великой княгини Марии Павловны. Рядом особняк Нарышкиных. Под ними жил Давыдов, директор кредитной канцелярии. За Невой, напротив – Петропавловская крепость. Дальше, для удовлетворения своего честолюбия, Вере и Але надо было переехать жить на Елисейские поля, что они и сделали…

Ухаживать за Алей я не собирался, и за Верой Николаевной тоже, хотя мне временами казалось, что она этого как будто иногда ждала, особенно, когда мы играли с ней в 4 руки. Я стал себе подыскивать другую берлогу, и как раз в это время со мной случился неприятный инцидент. Старший брат Вани, Николай Николаевич Фермор, был женат на очень богатой и бойкой молодой особе Мясоедовой. Жили они на Васильевском острове, в своем доме, на Малом проспекте. В прошлом это был особняк художника Брюлова, и в зале сохранился плафон, им расписанный. Николай Николаевич был довольно мрачный, малоразговорчивый, и, как надо думать, не очень умный человек, но с большим гонором. Про него Ваня рассказывал, что Николай Николаевич любил приглашать гостей к обеду, после которого звал мужчин в свой кабинет посмотреть «его рога»… он их коллекционировал.

Так вот, однажды, придя в столовую пить чай, где собралась вся семья Ферморов, я встретил там Николая Николаевича, которому поклонился и протянул руку. Николай Николаевич не ответил на мое приветствие и вышел. Я отвел Ваню в сторону и просил выяснить у его брата мотивы его странного и некорректного поведения относительно меня. Ваня очень рассердился. Он уверил меня, что не заметил происшедшее, иначе он сразу же одернул бы брата. «Не обращай на него внимания, – сказал Ваня, – Все знают, что Коля дурак». Я не мог согласиться с такой формулой объяснения поступка Николая Николаевича и просил ясного ответа на мой вопрос: почему его брат не пожелал со мной здороваться? Если ответ для меня будет неудовлетворительный, то я принужден буду требовать «сатисфакции». Ваня обратился к своей матери. Алиса Ивановна просила меня не обращать внимания на Николая Николаевича и повторила мне, что, к сожалению, Коля у них придурковат, и не всегда знает, что делает. Тут же она отправила Ваню требовать для меня извинений у старшего брата, а сама пошла звонить его жене по телефону, сказав: «Подождите, она ему задаст»…

Ваня вернулся с тем, что Николай Николаевич просил передать мне, что он не видел моего поклона и мою протянутую руку, а не поздоровался сам, считая, что мы в тот день уже с ним виделись, и в заключение просил передать мне приглашение к обеду. «Кстати, кажется, у Коли есть новые рога, которые он Вам продемонстрирует», – сказал Шура Фермор, а мать, спрятав улыбку, погрозила ему пальцем.

Вся семья Нежинских-Ферморов настолько сильно выражала мне свои симпатии по этому случаю, что я решил предать этот casus foederis[40] забвению и поехал обедать, причем Ваня просил меня обратить внимание на