Порог греха - Юрий Францевич Курц

представить себе не можешь, с какими чудовищами тебе приходится работать!

Анне посмотрела на Алеся пристально, с нескрываемо мучительной тоской в глазах, жалея и себя, и его одновременно. Алесь чувствовал, что она хочет сказать ещё что-то, но не решается, напрягаясь во внутреннем сопротивлении самой себе.

– А, ладно! – махнула она рукой, собирая пальцы в кулачок. – Будем прощаться! Я должна исчезнуть, – и, неожиданно для Алеся, Анне обхватила его голову ладонями, притянула к себе и поцеловала в губы. Потом, не оглядываясь, пошла в сторону дачного посёлка.

Алесь повертел конверт в руках, спрятал в левый карман рубашки. И пока ехал на мотоцикле до гаража, а затем шёл до своей квартиры, всё время ощущал его тяжесть: почти невесомый, он давил на сердце, прибавляя и прибавляя тревоги.

Сняв обувь, Алесь быстро прошёл в спальню к магнитофону, вставил кассету. «Мне только что звонил опричник с Севера, – Салипод часто дышал и, судя по приглушённым звукам, передвигал предметы на столе. – Ты знаешь, что натворил этот наш грёбаный херувимчик?» «Штефлов, что ли?» – послышался хриплый голос Джохара. «Он самый! Где он сейчас?» «Должен был уже прилететь: на выходные к сослуживцу в Осикту отпрашивался». «А ты знаешь, где он, блядь, провёл свой летний отпуск? А?»

С напряжённым вниманием Алесь вслушивался в шипение на плёнке, сидел неподвижно, уставившись в одну точку.

«Николай Тарасович, завтра же я вылетаю в Осикту. Я со своими разберусь. Самым строжайшим образом. Но…» – расшаркивался тем временем Заурбеков. «Что но?» «Как поступить со Штефловым?»

Алесь подался к магнитофону, чтобы не пропустить ни слова.

«Так же, как и с твоими опричниками. Мне тебя учить?» – слова Салипода сопровождало бульканье наливаемой в стакан жидкости. «У меня есть другое предложение». «Какое? – голос Салипода звучал уже более спокойно, язык спотыкался на согласных, а некоторые гласные он тянул, как изрядно захмелевший человек. – Гов-в-ори!» «У нас, у горцев, кроме обычая кровной мести есть ещё один способ наказания… Не убивать, а сделать человека уродом… Чтобы всю жизнь клеймённым ходил, помнил и мучился». «И что же ты с ним можешь сотворить? Почки отобьёшь? Глаза выдерешь? Руки-ноги отчекрыжишь?» – усмехнулся Салипод. «Да нет, не ноги, Николай Тарасович! А то, что между». «Ну и сволочь же ты, Заурбеков! – протянул Салипод в пьяном восхищенни. – Такое придумать… Пожалуй, для такого красивого самца страшнее и не придумаешь! Пусть, паскуда, в меринах поживёт, помучается!» «Да долго ли поживёт? Сопьётся! Всё само собой образуется… Без пули и ножа». «Только смотри, Джохар, тонко надо, тонко! Чтобы комар хуйка своего не подточил!» «Не подточит! У меня по этой части опыт есть». «Тогда действуй». «А что с девочнкой? Продолжать искать?» «Пок-ка не знаю-ю. Не р-решил ещё. Я же от неё, суки, своих детей хо-о-тел! Жил-ла бы как королева! Н-не понимаю я этих баб, н-не понимаю-ю!» – в словах Салипода путались пьяные слёзы. «Да не расстраивайтесь вы так, Николай Тарасович. Другую найдём!» «Вряд ли, вряд ли… – голос Салипода потеплел. – Тут, Джохарушка, оч-чень тонкая материя. Оч-чень тонкая… Да и люблю я её». «Ну, так как с ней, Николай Тарасович, если отыщем?» «Никак. По-ка-дев-чон-ку-не-тро-гать», – отчеканил Салипод.

Алёсь перемотал плёнку. Начал слушать ещё раз. Удушливый ком забил горло, выжимая слёзы – невольные, обидные, бессильные, – распаляя память уже прошедшего и немного забытого, взбивая до огнистого жжения чувство одинокости, обречённости и загубленности жизни. Захотелось заорать во всю силу лёгких. И он заорал, закусив до крови запястье левой руки, где синело наколистым шрамом «Душу – Богу. Жизнь – Отечеству. Сердце – людям. Честь – никому!»

Прооравшись, Алесь долго сидел неподвижно, уставившись в одну точку, коря себя за то, что за последние месяцы разлимонился, распустился, стал давать волю чувствам, а положение, в котором он оказался, наоборот, требовало жесточайшей холодности как сердца, так и ума. Именно на эту растяжку, ломливость хребта и рассчитывали его враги: «Сопьётся. Всё само собой образуется. Без пули и ножа».

Ещё при первом прогоне плёнки разгорелась, заходила кровь в жилах, жарко ударила в корпус макарыча, притаившегося за пазухой в тонкой, почти невесомой полукобуре, и, нагреваясь, пистолет обжигал левую половину тела желанием выпростаться наружу.

«Ах, Анне, Анне, хитромудрая белокурая бестия! «Я хочу, чтобы вы знали, с какими чудовищами вам приходится жить и работать!» Знала. Могла сказать об этом раньше: всё изменить, предупредить! Но не сказала! Почему? Ревновала, что ли? Могла и сейчас не сказать, но захотела отомстить! И как? Через него, Алеся: была уверена, что он сразу же схватится за пистолет! Да и куда проще: прямо на планёрке положит обоих разом! А что потом? Добровольная сдача милиции? Следствие, суд, пожизненное заключение с медленным и мучительным умиранием в тюрьме специального назначения для особо опасных преступников? Это в худшем случае. А в лучшем: он не доживёт и до суда, прикончат в следственном изоляторе!»

Ни той, ни другой перспективы Алесю не хотелось: совсем не обязательно казнить Салипода и Заурбекова так, как подсказывает неуправляемое мозгом первое вспыхнувшее чувство, можно подготовиться к этому спокойно и обстоятельно, да и голову ломать не надо – прокрути несколько документальных и художественных кинолент, в которых главными героями являются облагороженные убийцы со смягчённым и даже красивым в звучании русского языка английским названием «киллеры». Можно всё по уму подготовить, и никто и никогда не догадается, что к смерти губернатора и верного телохранителя руку приложил Алесь! Мало ли врагов у Салипода? А сторожевые псы гибнут и безвинно, по принадлежности к хозяину, – таков закон жизни. В конце концов, киллера можно и нанять, сейчас это не проблема – были бы деньги!

Но чем больше он думал об этом, тем сильнее сомневался: а справедлив ли такой способ мести – самый крайний? Человек боится смерти, не задумываясь, что в некоторых жизненных обстоятельствах она становится благом, единственным, избавляющим от страданий. Почему Салипод не расправился с ним так запросто – пулей в лоб или сердце? Достаточно было приказать любому! Опытный садист Заурбеков подсказал ему другой путь: смерть подождёт, пусть Алесь поживёт-помучается, пусть сам подойдёт к той черте, у которой собственная рука закидывает верёвочную петлю на какую-нибудь опору или поднимает дуло пистолета к своему пульсирующему от невыносимой душевной боли виску! Кто-то сказал: между счастьем и несчастьем лежит пропасть, в ней и живёт человек. Чего же обижаться? Если плохие дни чередуются с плохими, значит так устроен твой мир. Чего же обижаться? Теперь волей-неволей Алесь начнёт новую жизнь. И её надо определить до того момента, пока топор войны