Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

одному из главков, одним словом, к любому учреждению, сулящему возможность барышей для западноевропейских капиталистов и в то же время не имеющему политического характера»[638].

Флоринский ссылался на опыт стран Европы и США, где «такие клубы существуют и служат одним из главных источников информации»[639].

Наряду с этим он предлагал устроить «политический салон», хозяйкой «которого должна быть элегантная, умная, хорошо владеющая языками и по возможности молодая женщина, бывавшая в Европе и достаточно осведомленная в политических вопросах». Эта идея была настолько подробно и колоритно расписана, с уточнением практических деталей, что относящийся к ней фрагмент нельзя не привести полностью:

«Ей (хозяйке – авт.) следовало бы предоставить небольшую, дабы не возбуждать подозрений, квартиру, в которой можно было бы устраивать небольшие чаи и обеды. Салон должен быть поставлен на должную высоту и приглашаемые должны допускаться с большим разбором. Для создания надлежащей репутации в число его посетителей в первую голову должны быть привлечены турецкий и персидский послы, Энвер Паша, Гильгер. Особое внимание должно быть уделено имеющей прибыть польской миссии. Уютная и интимная обстановка должна вызывать на откровенность. Роль женщин в политической информации достаточно известна и говорить о ней не приходится. Посещения салона сотрудниками Наркоминдела дали бы возможность хозяйке наводить разговоры на политические темы, согласно данным ей указаниям, даже во время отсутствия таковых. Вместе с тем салон послужил бы местом для встреч иностранных дипломатов со строго профильтрованными женщинами агентами для дальнейшей информации»[640].

Несмотря на столь грамотно разработанную идейно-теоретическую базу, чекисты не торопились одобрить предложения Флоринского. Создание дипломатического клуба требовало определенных усилий, тонкого, изощренного и тщательно выверенного подхода. Не исключено, что в ГПУ не хотели напрягаться и посчитали, что и без того у чекистов хватает проблем, а тут еще клубом заниматься… Возможно, сказался и привычный российский подход. Проще «тащить и не пущать», чем «проникать в сокровенные думы и намерения». Возможно и то, что кто-то понимал – Флоринский старается не в последнюю очередь для себя, рассчитывая в клубе и в салоне оказаться в центре внимания.

Салоны чекисты, кстати, устраивали, и «строго профильтрованные женщины» в их распоряжении всегда имелись. А если в таковых ощущался недостаток, то можно было оперативно рекрутировать в свои ряды дам соответствующей внешности и положения. Но существовавшие салоны носили узковедомственный характер, не учитывали интересов Наркоминдела и самого Флоринского, не становились подлинными центрами той светской жизни, которую он пытался наладить.

Однако шеф протокола не опускал рук, не отчаивался, сочинил концепцию, устав клуба и в январе 1923 года направил новое предложение Чичерину и заместителю председателя ГПУ Иосифу Уншлихту. В рабочей записке говорилось, что с клубом будет легче обеспечить «контроль и наблюдение» за членами дипкорпуса. Сейчас «они ускользают от нас», собираются в основном в английской миссии, куда нкидовцев не приглашают, и сотрудники наркомата лишены возможности узнавать об их настроениях. Шеф протокола указывал, что клуб должен быть формально самостоятельным, иметь самоуправление, но, конечно, реальный контроль оставался бы за НКИД и ГПУ[641]. Аргументы казались «железными», Флоринский и помещение поспешил подобрать – особняк в Денежном переулке. Коллегия НКИД поддержала его, а вот чекисты снова тянули несколько месяцев и в конце концов ответили отрицательно. В ответном письме было сказано, что Иностранный отдел ГПУ не одобряет подобную затею[642].

Флоринский продолжал борьбу. Переделал концепцию и устав, и чтобы не мозолить чекистам глаза словом «дипломатический», изменил название. Теперь это был Клуб иностранных собраний в Москве, с целью служить местом «отдыха для членов Дипломатического корпуса при Правительстве СССР»[643]. Но и этот вариант забраковали.

В сентябре 1924 года он заново изложил свои доводы в письме Чичерину под заголовком «О разрешении Клуба для дипкорпуса»: «Многократные обращения НКИД по этому поводу в ОГПУ встречали до сих пор неизменный отказ, причем приводились мало убедительные мотивы о “концентрации дипкорпуса”, к которой якобы приведет создание клуба». Флоринский ссылался на то, что такая возможность «очень живо интересует дипкорпус, и куда ни придешь всюду слышишь об этом разговоры» и следовало бы пойти навстречу пожеланиям дипломатов. «Тем более, – подчеркивалось, – что создание клуба всецело в наших интересах, т. к. клуб явился бы местом, где товарищи могли бы встречаться с интересующими их лицами и поддерживать некоторую связь с иностранными дипломатами, которой так не хватает в настоящее время»[644]. То есть, «концентрация» дипломатов отвечала интересам советской власти.

Но чекисты рассматривали клуб как лишнюю обузу и никак не соглашались. А Чичерин после смерти Ленина катастрофически быстро терял свой политический вес и ничем посодействовать Флоринскому не мог.

В 1928–1929 годах шеф протокола в очередной раз выдвинул идею клуба, предлагая для начала устраивать «ежемесячно не менее двух небольших приемов» с привлечением заведующих политотделами, которые бы проводил он сам[645]. А затем предоставить дипкорпусу для клуба Красную гостиную в Большой Московской гостинице на Неглинке[646].

Как видим, у шефа протокола еще сохранялись определенные иллюзии, но пройдет несколько лет и от них почти ничего не останется. В 1933 году он уже не смеет записывать в дневник какие-либо замечания относительно изоляции дипкорпуса, поскольку никакой изоляции в советской стране нет и быть не может, там все организовано справедливо и самым лучшим образом. Когда турецкий посол Хуссейн Рагиб-бей затеял разговор на эту ставшую уже щекотливой тему, Флоринский, по крайней мере, на страницах дневника, отреагировал политически правильно: «Я совершенно удивлен рассуждениями Р. об изоляции дипкорпуса. Насколько мне известно, большинство дипломатов довольны своим у нас пребыванием и с сожалением покидают нашу страну. В нашей стране строящегося социализма открыто широчайшее поле для наблюдений и изучений. Театры, музеи, спортом занимаются… Какая же это изоляция? …Берусь утверждать, что редко в какой другой столице дипкорпус живет так оживленно и интересно, как в Москве»[647]. Трудно удержаться от того, чтобы не добавить: «Эх, хорошо в стране советской жить!..»[648].

Годов не хватит…

Жизнь московских дипломатов омрачали не только внимание чекистов и изоляция от местного общества. Угнетающее впечатление производили многие советские порядки, внешний облик социалистической действительности, нередко совсем не радужный. Это способствовало негативному восприятию СССР, что расстраивало и раздражало Флоринского и наверняка заставляло задуматься: правильно ли он поступил, вернувшись на родину.

Он нередко ездил на советско-польскую границу – в его обязанности входили встречи и проводы важных иностранных делегаций и видных иностранных деятелей – и видел, насколько отличаются территории СССР и «панской Польши». Оба государства пострадали от войн и революции,