Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

немного на нехватку продуктов”»; «в корпусе слышатся жалобы и недовольство на отсутствие в кооперативах и на рынке масла, яиц, макарон и т. д.»[689].

«Когда мы приехали в Москву, в самом начале 1927 года, – вспоминала Элизабет Черутти, – мы наблюдали изобилие продуктов. Рынок был похож на огромную выставку богатств страны. Гигантские индейки, ветчина всех сортов, горы рыбы, лососи размерами с небольших бычков, белуга с белым мясом и тонны икры всех цветов и видов икринок. Молоко, масло и сметана были доступны в любых количествах…. Но когда в 1928 году началась реализация первого пятилетнего плана, продукты постепенно исчезли»[690].

А вот что писала Любовь Шапорина: «В магазинах ничего нет. Окна в кооперативах разукрашены гофрированной разноцветной бумагой, и все полки заставлены суррогатом кофе, толокном и пустыми коробками. На магазинах обуви объявления: сапог мужских, дамских, детских нет. Папирос нет, табаку нет, чулок… нет, штопальных ниток нет, материи для обивки нет, в комиссионном магазине, казенном, на мой вопрос, есть ли простыни, барышня с презреньем ответила: от 30 рублей штука и дороже»[691].

Только вначале дипломаты жаловались «немного», вскоре претензии приобрели масштабный характер. Жан Эрбетт, как дуайен, горячился: «он и его коллеги обеспокоены продовольственным вопросом: нельзя получить ни яиц, ни муки, ни масла, ни других необходимых продуктов». Особенно посла волновало отсутствие яиц: «Если я лишен возможности получать в Москве к завтраку пару яиц, к которым я привык, то скажите мне об этом прямо – мы будем выписывать из заграницы»[692].

Страницы дневника пестрят записями о звонках Эрбетта по «яичному вопросу». Видно, посол с этим так надоел Флоринскому, что в отдельных случаях заведующий протокольной частью не удерживался, чтобы не придать своим заметкам двусмысленный и скабрезный характер. В один из дней он записал, что передал Эрбетту, «что вопрос об его яйцах будет закончен в понедельник». Кто-то из чиновников, просматривавших дневник, потрудился подчеркнуть слова «об его яйцах»[693].

Стенания Эрбетта и других дипломатов выводили из себя советское руководство, и в какой-то момент было решено приструнить их с помощью прессы. В центральных газетах появились карикатуры на тему «голодающего дипкорпуса». Эрбетт, нужно отдать ему должное, в очень сдержанных тонах «дружески посоветовал» не помещать оскорбительных для дипкорпуса и для него лично карикатур: «Ведь не все же дипломаты лысые, какими они изображены на этой карикатуре». Лысым был Эрбетт. Флоринский, разумеется, заявил, что НКИД никакого отношения к этому не имеет, а политические карикатуры распространены во всем мире, и во Франции они имеют даже «гораздо более злостный характер»[694].

Карикатуры вопроса не решили, дипломаты не унимались, и это относилось не только к Эрбетту, но и к другим западным послам. Свою озабоченность выразил персидский посол, правда, «в деликатной и дружеской форме». Но достаточно ясно. «Посол между прочим рассказал о нехватке мяса в кооперативе “Коммунар” и о затруднениях, встретившихся на обеде Гейденштама (была только горячая ветчина) и у него самого (повар лишь вечером в самый день обеда сумел раздобыть язык у “частника”)»[695]. Но частники стремительно исчезали, становились вымирающим классом.

В 1929 году в СССР ввели карточную систему, а для дипломатов, членов их семей и иностранных журналистов придумали «заборные книжки»[696]. Название вполне в духе советского новояза. То есть книжки с талонами для «забирания» или «забора» продуктов. Для начала отпечатали 500 с лишним штук. Все равно не хватало.

Флоринский и Соколин регулярно отчитывались о том, как обстоит дело с питанием в дипломатических миссиях, кто сколько заказывает продуктов. Вот запись от 30 июля 1929 года:

«Сводка продуктов, забранных шефами миссий… Чехословаки вовсе ничего не берут, получая очевидно продукты из заграницы. Цифры французского посольства говорят об умеренности дуайена. Наибольшее количество продуктов приходится на турок и японцев, лишенных, нужно думать, заграничного снабжения. Отмечается довольно значительный забор сахара всеми миссиями, что естественно, так как наш сахар лучше заграничного. Явную некорректность проявили лишь поляки, забравшие около 1. 000 кило сахара. Вряд ли могут быть так велики “личные потребности” Патека»[697].

Положение ухудшалось с каждым месяцем – по мере уничтожения крестьянских хозяйств сталинским режимом. Кое-что из записей 1930 года:

«М-м Ковалевская (супруга польского военного атташе – авт.) горько жаловалась на тяжелые переживания в Москве, в частности, на отсутствие молока для ее ребенка. Обещал ей устроить доставку молока»[698].

Греческая миссия требовала «дополнительные картофельные талоны», а британский посол Эсмонд Овий, разъяренный дефицитом продовольствия, говорил с Флоринским «в недопустимом тоне». И не только Овий. Шеф протокола сдержанно замечал, что «к нам предъявлялся ряд неосновательных претензий… некоторые выступления ставили меня в тягостное положение» [699]. Это уже 1932 год, в СССР начался массовый голод.

Эстонский посланник Сельямаа располагал информацией из первых рук – от своих соотечественников, оставшихся в СССР, получивших советское гражданство и занявшихся сельским хозяйством. «Сельямаа рассказывает… бывшие эстонские оптанты[700], получившие советское гражданство, “приходят молить о спасении от коллективизации. Становятся на колени, плачут, не хотят уходить, грозят самоубийством на месте и т. п. Сельямаа говорил о сравнительно хороших условиях, в которые царское правительство поставило этих бывших безземельников, снабдив их землей и кредитом. Эстонцам очень жаль своих сородичей, попавших в колхозную беду, но даже если бы выезд из СССР более 200 тысяч человек оказался возможным, их размещение в Эстонии было бы немыслимо»[701].

Дипломаты надеялись, что могут питаться в ресторанах, но ошиблись. Кормить там стали плохо. Из-за продовольственного дефицита в ход шли испорченные продукты, и качество блюд оставляло желать лучшего. Частыми стали случаи отравления. 2-й секретарь британского посольства Джон Гринуэй «жаловался, что кухня “Савоя” настолько ухудшилась, что он вынужден сам себе стряпать и живет преимущественно консервами (это его утверждение на счет “Савоя” вполне отвечает действительности)». «Когда приеду в Лондон, буду есть за все время недоедания в Москве», – восклицал британец. По сведениям Флоринского, англичане были вынуждены сами готовить «на примусах в своих комнатах»[702].

В июле 1930 года едва не сорвался завтрак, который заместитель наркома иностранных дел Борис Стомоняков собирался устроить в ресторане общества «Динамо» для германской делегации. Там кормили делегатов XVI съезда партии, и для дипломатов места не нашлось. Перенесли в Гранд-отель, но там только что отравились Борис Штейн (заведующий 2-м Западным отделом НКИД) и его гости. Пришлось отказаться и единственным вариантом оставался «Савой», гостиница, пользовавшаяся дурной славой. «…Туда идет всякий темный народ с Петровки… Иностранцы, для обслуживания которых в первую очередь создан этот