Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

сказал Флоринскому: «Я с сожалением должен заметить, что Наркоминдел сторонится от нас (от Корпуса) и по возможности старается избегать каких бы то ни было личных отношений»[602]. Годом спустя эту тему в беседе с шефом протокола развил Озолс:

«…Озольс указал мне, как больно переживается подчеркнутое игнорирование иностранных представителей Наркоминделом. Как я ни старался ближе подойти к вашим товарищам, я всегда встречал лишь сухую любезность и желание ускользнуть от поддержания более сердечных и добрых отношений, а не только официальных. Очевидно, причиной этому является партийная дисциплина, запрещающая вам бывать у представителей иностранных государств. Один только С. И. Аралов не боится меня и бывает у меня запросто, что я чрезвычайно ценю»[603].

Пьетро Кварони, покидая Москву, докладывал Флоринский, «на прощанье дал нам “завет”: обязательно добиться того, чтобы советские граждане, знакомящиеся с иностранцами, не обвинялись по факту в государственной измене. Никакие наши качества не могут сгладить тяжелого впечатления, остающегося от этой практики»[604].

Дмитрию Тимофеевичу приходилось полемизировать с дипломатами, находить хотя бы отчасти внятные объяснения поведению если не всех советских граждан, то хотя бы работников наркомата. Ссылку на партдисциплину, которая выставляла в не слишком хорошем свете советскую коммунистическую партию, он категорически отрицал и придумал другую причину: «…обилие работы… отсутствие постоянного помещения, где бы мы могли регулярно встречаться с дипкорпусом… затруднительность принимать у себя… ввиду трудных жилищных условий»[605].

Помимо загруженности работой, общественными обязанностями и «стеснительности» («у себя принимать не могут из-за трудности жилищных условий»), Флоринский указывал на то, что у сотрудников НКИД и иностранных дипломатов «распорядок дня различный»: «в посольствах обедают в 8, а у нас в 4-5-6». И, «пообедав в 5 часов, приходится снова обедать в миссиях в 8». Вследствие этого нкидовцы уже не могут вынести «утомительное 2-3-х часовое сидение за столом после трудного рабочего дня». Приняв приглашение на обед в то иное посольство, им часто приходится отказываться «чуть ли не накануне», а это «тоже повод для обид и нареканий». Также Флоринский ссылался на «несветскость» большинства сотрудников НКИД, не имевших опыта общения в привычном формате для иностранных дипломатов.

Шеф протокола втолковывал такие версии Озолсу, Кварони и всем остальным дипломатам, но без особого успеха.

Существовал узкий круг лиц, приходивших на мероприятия с участием дипкорпуса и ввиду своего положения, имевшихся договоренностей с «органами» или высшим руководством, не боявшихся такого общения. Уже упоминавшийся Семен Аралов, не менее крупный дипломат Федор Ротштейн, Максим Литвинов, Лев Карахан, Анатолий Луначарский, Борис Штейгер, Дмитрий Флоринский, Андрей Сабанин, Борис Канторович… Даже если перечислить всех, кто входил в эту «могучую кучку», список окажется не слишком длинным.

Лиц женского пола в нем практически не было, что дополнительно огорчало дам из дипорпуса. Приехав в Москву в 1924 году, супруга французского посла Эрбетта по наивности надеялась наладить общение с советскими женщинами и поделилась своими планами с Флоринским. Последовал такой диалог:

«Я сказал, что наши дамы мало бывают в миссиях. Посольша перебила меня, издав сочувственный возглас, который можно было перевести как сожаление, что наши дамы боятся или что им не разрешают встречаться с иностранцами. Я поспешил пояснить, что у нас мало интересуются “светскостью”, да и к тому же нашим дамам некогда этим заниматься, т. к. почти все жены наших ответственных работников сами ведут какую-нибудь общественную работу»[606].

Исключения встречались редко. Приезжая в Москву, обязательно завязывала новые и возобновляла старые контакты Александра Коллонтай, уделявшая специальное внимание женской части дипкорпуса. Мадам Скау и другие «послицы», изнывавшие от скуки и отсутствия общения, были искренне благодарны единственной в то время советской женщине-послу. «Только м-м Коллонтай иногда о ней заботится, но она ведь так редко приезжает в Москву», – вздыхала Скау[607].

Принимая во внимание активность и светскость Коллонтай, Флоринский старался исчерпывающим образом использовать ее пребывание в Москве, куда она наведывалась из Христиании и других зарубежных столиц, где была полпредом. К примеру, 27 августа 1923 года специально по случаю приезда Александры Михайловны шеф протокола устроил у себя five o’clock tea (пятичасовой чай). Пригласил норвежского поверенного в делах Мартина Волстадта и секретаря норвежского посольства Вольдемара Эбессена, германского поверенного в делах Отто фон Радовица и старшего помощника британского агента Питерса. Из нкидовцев – Георгия Лашкевича.

В те годы Коллонтай была единственной в мире женщиной, занимавшей столь высокую дипломатическую должность, и понятно, что она вызывала огромный интерес. Несколько наблюдений Флоринского в тот вечер заслуживают внимания. Англичанин Питерс вел себя сдержанно – возможно, по причине британского консерватизма (для Форин офиса женщина в роли главы дипломатической миссии в то время представлялась чем-то неслыханным и неуместным) и нарастающих проблем в двусторонних отношениях. Уехал первым, что показательно. А «усерднее всех беседовал с тов. Коллонтай ф. Радовиц, усевшийся возле нее»[608]. Присутствие супруги нисколько его не смущало.

«Дипломаты были в некотором затруднении – целовать ли руку у т. Коллонтай (полпред, но в то же время дама). Радо-виц разрешил этот “сложный вопрос” в положительном смысле и его примеру последовали остальные, за исключением Питерса. После этого первого знакомства т. Коллонтай, завоевавшая всех присутствующих своей любезностью, имела в течение прошлой недели свидания с Волстадтом и супругами ф. Радовиц»[609].

Флоринский не упустил случая сказать несколько слов о сопровождавшем Коллонтай молодом французском коммунисте Марселе Боди, который был близок с ней и благодаря этому занимал дипломатическую должность в советском полпредстве в Норвегии. Он произвел на шефа протокола приятное впечатление: «Т. Боди держит себя в обществе хорошо, без излишней развязности или застенчивости»[610].

Наряду с Коллонтай активно вели себя Айви Литвинова и Наталья Розенель, хотя и совершенно по-разному, ставить этих прекрасных дам на одну доску, конечно, нельзя. Розенель выходила в свет, так сказать, ради самой себя, а Литвинова помогала мужу, стремилась минимизировать неудовольствие дипкорпуса от советской нелюдимости. Флоринский признавал, что «поддержание отношений по дамской линии… лежало почти исключительно на А. В. Литвиновой». В силу своего британского происхождения и высокого положения в советской иерархии она держалась свободно, на западный манер, ходила на приемы, а также принимала у себя дипломатов и их жен. В 1925 и 1926 годах схожим образом стала вести себя супруга Сергея Дмитриевского (напомним – одно время он был Управляющим делами НКИД). Флоринский обрадовался, отмечая ее достоинства: «жена т. Дмитриевского, владеющая языками и держащая себя просто, но с большим тактом»[611]. Однако вскоре Дмитриевский распрощался с СССР и рассчитывать на его супругу уже не приходилось.

В