Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

и о своих личных. Дипкорпус являлся для него жизненно необходимой средой обитания, лишиться ее он не хотел, к тому же наведение мостов ради преодоления изоляции позволяло ему еще более плотно контактировать с зарубежными дипломатами. Для начала он постарался донести до руководства всю сложность и пагубность создавшегося положения. Процитируем некоторые его высказывания по этому поводу:

«… Корпус скучает, хиреет, выцветает. В этом отношении нельзя не согласиться с оценкой персидского посла, сделанной им, правда, в очень осторожных выражениях. Чувствуется скука и апатия. Все друг другу надоели, но не видно больше прежних попыток проявить какую-то инициативу по оживлению общества, расширить каким-нибудь образом связи, выйти за пределы узкого круга иностранных дипломатов плюс несколько работников НКИД, плюс неизменный Штейгер. Не слышно даже больше жалоб на отсутствие общества. Скука и замкнутость, с которыми все как будто примирились, как с чем-то неизбежным»[626].

«…Корпус в большинстве своем осознал невозможность улучшить свое положение, отказался от всяких иллюзий и дальнейших попыток в этом направлении и что он мирится волей-неволей со своей замкнутостью, с необходимостью продолжать обособленное от внешнего мира существование, довольствуясь лишь собственными скудными ресурсами. На смену прежним надеждам, устремлениям и даже известному энтузиазму, который проявляли дипломаты, приезжающие в Москву в расчете на интересную работу и встречи, – пришли рутина и скука людей, обреченных вариться в собственном соку. Мне не хотелось бы сгущать краски, но мне кажется, что именно таково примерно состояние моральной депрессии, переживаемой ныне Корпусом. Конечно, Москва не единственная столица, в которой дипкорпус обречен на замкнутую жизнь. Но это не довод. Мне не думается, что нашим интересам отвечали указанные пессимистические настроения Корпуса. Но кое-что может быть сделано, чтобы скрасить и оживить жизнь иностранных дипломатов. Они не избалованы вниманием и всякий шаг с нашей стороны возымеет свой эффект[627]».

«…Дипломаты не без оснований жалуются, что мы не желаем с ними знаться, пренебрегаем ими и всячески это подчеркиваем. Такая вынужденная отчужденность чрезвычайно болезненно переживается дипкорпусом, не желающим примириться с отсутствием известных личных отношений, въевшихся в плоть и кровь профессиональных дипломатов и выявляющих, с их точки зрения, дружественные отношения между представляемыми государствами. Вот почему большинство из них… никак не может переварить московской практики, идущей вразрез со всеми традициями и навыками, принятыми в этой области в других странах, и вот почему они столь чутки и благодарны за проявление с нашей стороны даже небольших знаков внимания, выходящих несколько из сферы непосредственных официальных отношений»[628].

«…Вместо того, чтобы показывать дипломатам положительные стороны нашей жизни, мы всячески отталкиваем их и они, слыша только шептунов и варясь в собственном соку, уносят от нас самые мрачные впечатления»[629].

Флоринский предлагал практические решения, которые помогли бы наладить связь с дипкорпусом и смягчить взаимное отчуждение. Для этого каждый месяц или два устраивать приемы «у наркома для всего дипкорпуса с привлечением зав. политотделами»[630]. Заведующим отделами предлагалось поддерживать постоянную связь со своими профильными посольствами и миссиями, «а факультативно и с другими». И с этой целью выделять этим высокопоставленным сотрудникам НКИД необходимые суммы на представительские расходы.

Заодно «указать другим наркоматам на полезность более интенсивного общения с иностранными представителями»[631].

При этом Флоринский хотел, чтобы нкидовцы устанавливали не только служебные, но и личные отношения. Не ограничивались встречами на официальных приемах, а устраивали «небольшие завтраки, ужины, чаепитие, совместные походы в театр», получая для этого ассигнования. Это относилось не только к высшему звену наркомата, членам Коллегии и заведующим отделами, но и к «советникам и секретарям»[632]. В советских условиях такое предложение было очень смелым, чтобы не сказать больше, и не факт, что Флоринский верил в его реализуемость. Но, вероятно, надеялся хотя бы на какой-то, частичный результат.

Практически сразу после своего назначения заведующим Протокольным отделом, в 1921–1922 годах он начал пробивать идею об организации Дипломатического клуба. Это позволило бы решить многие проблемы, чтобы системно, не распыляясь, работать с дипломатами, отслеживать их настроения, воздействовать на них «в нужном русле», получать полезную информацию. Он понимал, что главным условием осуществления такого проекта является согласие и поддержка ГПУ, и в своем обосновании делал акцент на том, что создание клуба отвечает интересам чекистов. Докладную записку, в которой излагались аргументы в пользу открытия клуба, Флоринский назвал «Запиской об организации политической информации». Имелось в виду не проведение политического ликбеза (в таком виде политинформации, то есть политические занятия, регулярно проводились в советских учреждениях, на предприятиях, школах и вузах), а получение особо ценных сведений, в том числе конфиденциальных и секретных.

Шеф протокола обстоятельно доказывал, что имевшихся у ГПУ источников информации недостаточно. Та, что дают сексоты из числа прислуги, «носит случайный, поверхностный характер и касается отдельных мелких эпизодов»[633]. Добавим к этому, что иностранные дипломаты были прекрасно осведомлены о том, что работники, «нанятые на месте» (устоявшийся официальный термин), выполняют задания ГПУ. Порой они сочувствовали этим людям и даже оказывали им своеобразную помощь. Оставляли на видном месте письма или другие бумаги, не представлявшие особой важности, чтобы их несложно было скопировать[634].

Данные, полученные сотрудниками Наркоминдела из бесед с иностранными дипломатами, продолжал Флоринский, тоже не следовало переоценивать. «…Даже несмотря на добрые личные отношения, иностранные дипломаты видят в нас… прежде всего представителей другого правительства, и стало быть “врагов”, с которыми откровенность может идти только до известных пределов. Ни один мало-мальски опытный дипломат этого не забудет… Конечно, частые встречи, деловые и личные отношения позволяют составить мнение о характере и личности того или иного дипломата. Беседы дают возможность определить до известной степени его ориентацию и политическую физиономию, но за этим остается еще область сокровенных его дум и намерений, о которых мы можем судить лишь по отдельным штрихам и делать выводы на основании отдельных неосторожных фраз, случайных фактов и обстоятельств»[635].

Флоринский подводил к тому, что правильная постановка задачи требует создания «исключительно благоприятной обстановки, чтобы получить действительно ценные сведения», обстановки, к которой «привыкли представители буржуазных правительств и которая располагала бы их к откровенности». Такую обстановку мог бы обеспечить дипломатический клуб, куда можно было бы ввести «высококвалифицированных агентов, которые регулярно сообщали бы информационные сведения, пользуясь для сего указаниями и поддержкой товарищей, знакомых с дипломатическим корпусом»[636]. Сам Флоринский на роль «высококвалифицированного агента» не претендовал, зато стопроцентно подходил на роль «товарища, знакомого с дипломатическим корпусом». Что до «агентов», то, по его разумению, они должны были быть причислены «к ВСНХ[637], Наркомвнешторгу,