Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

и вследствие этого расколовшийся на бесчисленные секты. Взращенный таким образом сухой логический дух создал чисто интеллектуальную, однобокую философию, которая не может не закончиться чистым скептицизмом, заставив людей закрыть глаза на те великие истины, лежащие за пределами сферы рацио и логики. Греко-славянский мир, напротив, приняв христианство не от Рима, а от Византии, получил чистое Православие и истинное просвещение и таким образом был спасен как от папской тирании, так и от протестантского вольнодумства. Поэтому восточные христиане сохранили в неприкосновенности не только древние догматы, но и древний дух христианства, тот дух благочестивого смирения, покорности и братской любви, которому Христос учил и наставлениями, и собственным примером. Если у них еще нет философии, то они ее создадут, и она намного превзойдет все предыдущие системы; ибо в сочинениях греческих отцов можно найти зародыши куда более широкой, глубокой и истинной философии, нежели сухой, скудный рационализм Запада, философии, основанной не только на логических способностях, но и на более широкой основе человеческой природы вообще.

Основные свойства греко-славянского мира, как гласит теория славянофилов, проявились в истории России. Во всем западном христианском мире принципы индивидуального мнения и безрассудного частного эгоизма истощили социальные силы и поставили общество на грань непоправимой анархии и неизбежного распада, тогда как социально-политическая история России течет гармонично и мирно. В ней нет борьбы между общественными классами и конфликтов между церковью и государством. Все факторы работают в унисон, и развитие идет исключительно в духе чистого православия. Однако в этой безмятежной картине есть лишь одно, но большое и уродливое черное пятно – Петр, ложно названный «Великим», и его так называемые реформы. Вместо того чтобы следовать мудрому примеру предков, Петр отказался от национальных традиций и принципов и применил к своей стране, принадлежащей восточному миру, принципы западной цивилизации. Его реформы, задуманные в чуждом духе и разработанные людьми, не знающими народных чаяний, были навязаны стране против ее воли, и в итоге получилось именно то, чего и следовало ожидать. «Широкую славянскую натуру» не могут контролировать институты, придуманные узколобыми немецкими педантами, и, подобно второму Самсону, она разрушила здание, где чужеземные законодатели стремились ее заключить.

Еще хуже обернулась попытка внедрить чужую культуру. Высшие классы, очарованные и ослепленные блеском западной науки, безрассудно набросились на открывшиеся им сокровища и тем самым обрекли себя на моральное рабство и интеллектуальное бесплодие. К счастью – и в этом заключался один из основополагающих принципов славянофильской доктрины – ввезенная цивилизация совсем не заразила простой народ. Несмотря на все перемены в правительстве и дворянстве, крестьяне свято хранили в сердце «живое наследие древности», самую суть русского национального характера, «тихий, светлый ключ, он также воды льет живые, сокрыт, безвестен, но могуч»[41]. Вернуть это утраченное наследие путем изучения характера, обычаев и институтов крестьянства, возвратить образованные классы на тот путь, с которого они свернули, и возродить интеллектуальное и духовное единство, разрушенное заграничными новшествами, – вот задача, которую перед собой ставили славянофилы.

Глубоко проникшись тем романтическим духом, который искажает всю картину интеллектуальной деятельности того времени, славянофилы часто пускались в самые дикие преувеличения, осуждая все иностранное и превознося все русское. В таком духе они видели в истории Запада только насилие, рабство и эгоизм, а в истории собственной страны – свободу воли, независимость и мир. Тот факт, что в России нет свободных политических институтов, они называют драгоценным плодом того духа христианского смирения и самопожертвования, который возносит русских на неизмеримую высоту над гордым и эгоистичным европейцем; а поскольку в России так мало бытовых удобств и благоустройств, Запад обвиняют в том, что он поклоняется комфорту, словно божеству!

Нам нет нужды, однако, останавливаться на этих ребячествах, которые только снискали своим авторам репутацию невежественных и ограниченных людей, проникнутых ненавистью к просвещению и желающих вернуть свою родину к первобытному варварству. На самом деле славянофилы осуждали, по крайней мере в более спокойные времена, не европейскую культуру, а ее некритичное и неизбирательное усвоение их соотечественниками. Их тирады против чуждой культуры вполне извинительны, если вспомнить, что многие русские из высших слоев общества говорили и писали по-французски лучше, чем на родном языке, и что даже великий национальный поэт Пушкин не стыдился признаться – хотя это всего лишь притворство, – что «язык Европы» ему знаком лучше, чем родная речь!

Славянофильское учение, хотя и произвело большой шум в мире, не нашло многочисленных приверженцев. Петербургское общество считало его одним из тех безобидных провинциальных чудачеств, которые всегда можно найти в Москве. В новой столице с ее иностранным названием, улицами и площадями, построенными по европейскому образцу, дворцами и церквями в стиле Возрождения и страстной любовью ко всему французскому любая попытка возродить старые боярские времена смотрелась бы в высшей степени нелепо. И разумеется, неприязнь к Петербургу и «петербургской эпохе русской истории» – одна из характерных черт подлинного славянофильства. В Москве это учение нашло себе более благодатную почву. Здесь древние церкви с гробницами великих князей и святых мучеников, дворец, где жили московские цари, – Кремль, который не всегда успешно противостоял набегам диких татар и еретиков-поляков, почитаемые иконы, не раз защищавшие жителей от опасностей, каменная стена, с которой по торжественным случаям царь и патриарх обращались к собравшимся толпам, и сотни других освященных традицией памятников сохранили в народе смутные воспоминания о старине и еще способны пробудить патриотизм у любителей древностей.

В местных жителях тоже сохранилось кое-что от старого московского характера. В то время как сменявшие друг друга государи стремились превратить страну в прогрессивную европейскую империю, Москва оставалась приютом пассивного консерватизма и убежищем для недовольных, особенно для разочарованных претендентов на благосклонность царей. Покинутая нынешними императорами, она могла гордиться своими древними царями. Но даже москвичи не готовы были принять славянофильское учение в той крайней форме, которую оно приняло, и были немало озадачены эксцентричностью его сторонников. Обычные, разумные люди, хотя, быть может, и гордились тем, что живут в древней столице, и были не прочь посмеяться над Санкт-Петербургом, все же не могли понять тесного кружка энтузиастов, которые не стремились ни к государственным чинам, ни к прибыльным постам, пренебрегали многими условностями высшего класса, к которому принадлежали по рождению и образованию, любили брататься с простым народом и порой одевались в национальные костюмы, от коих дворяне отказались еще во времена Петра Великого.

Таким образом, славянофилы оставались лишь небольшим литературным кружком, числом, пожалуй, не более десятка человек, но их влияние было несоразмерно их численности. Они успешно проповедовали учение, согласно которому историческое развитие России носит своеобразный характер, что ее нынешний общественно-политический