Виланд - Оксана Кириллова

на экспрессионистов, я рассеянно кивал, не отводя взгляда от ее перемазанных соусом губ, и вспоминал, какая она становится нетерпеливая и жаркая внутри, когда ее накрывает возбуждение. Она была чудо как хороша в своем легком и, откровенно говоря, довольно тесном голубом платьице.

– Но знаешь, что заводит фюрера более, нежели живопись? Архитектура. Он просто помешан на своих макетах, которые прячет в Академии искусств. Моя берлинская знакомая Анника спит с одним из инженеров бюро Шпеера[75], такой архитектор, слышал? Этот инженер ей рассказал, что там сконструировали макет целой парадной улицы во всех деталях, которую фюрер планирует воссоздать в будущем. Он изо дня в день любуется макетом со всех ракурсов, не позволяя никому ни глядеть, ни дышать на него без его ведома. Уверена, в своем воображении он уже торжественно вышагивает по той улице. Впрочем, они там теперь все помешаны на градостроительных фантазмах. Тот парень рассказал Аннике о проекте, который они разрабатывают сейчас для Геринга. Представляешь, здание размером с небольшой город, и в нем огромная парадная лестница… – Лина сделала паузу, смешливо глядя на меня, – по которой никто не будет ходить, потому как все будут ездить на лифтах! Лестница нужна, чтобы он… как бы это сказать, стоял на ней, смотрел вниз и плавился в собственной грандиозности, понимаешь? – И Лина громко рассмеялась, не стесняясь других посетителей. – Шпеера уже за глаза называют архитектором-парадником и главным декоратором цирка. На крыше этого шапито он должен устроить настоящий парк с бассейном, спортивными площадками, беседками, кафе и фонтанами. Отдельно Геринг заказал еще и площадку для фейерверков. Фанфарон. И после этого наш славный министр пропаганды старается уверить народ в скромности и простоте руководства партии. А впрочем, кто хочет – верит.

Каждый раз, когда Лина возмущенно всплескивала руками, ее грудь вздымалась под тонким платьем. Я даже не пытался скрыть голодного взгляда, которым буквально пожирал ее изгибы. Думал: еще мгновение, и я возьму ее на этом же столе на глазах у изумленного зала.

– Я слышал про это, – проговорил я все же, подавляя в себе желание, – мы занимаемся поставками материалов для этих «градостроительных фантазмов», как ты их назвала. Шпеер с Гиммлером уже договорились, что все необходимое будут добывать заключенные, в конце концов, не зря же им дармовой хлеб жрать.

Мне вдруг захотелось поразить Лину масштабами системы, в которой я работал. Чуть подавшись вперед, я продолжил:

– Рядом с карьерами специально открывают лагеря, два из них, Флоссенбюрг и Маутхаузен, уже работают. Мы командировали туда часть наших охранников, я лично занимался подготовкой, – добавил я как бы невзначай, но, к моей досаде, горделивые нотки все же проскользнули, – а в Ораниенбурге строится огромнейший кирпичный завод. Он станет самым большим в мире! Только представь, почти сто пятьдесят миллионов кирпичей в год на нашей рабочей силе, в десятки раз больше, чем на самых передовых предприятиях мира. Уже сейчас там при деле почти две тысячи заключенных. Даже новую железнодорожную ветку подвели. Это станет грандиозным проектом, Эйке теперь безвылазно там.

Лина задумчиво смотрела на меня:

– СС все делают с размахом.

Я снова подался вперед и тихо произнес:

– Пора бы тебе уже понять: за что бы мы ни брались, мы сделаем это так, что весь мир застынет…

– От ужаса?

Неудачная шутка Лины разозлила меня.

– От восхищения, – сухо завершил я. – Для СС открываются неплохие возможности в новой области, и это хорошо, так что я не вижу ничего из ряда вон в этих архитектурных преобразованиях. Германия преображается, заключенные при деле, СС имеет прибыль.

– Но эта прибыль строится на эксплуатации заключенных, ведь так? Вы распоряжаетесь ими целиком и полностью по своему усмотрению?

Я не мог понять ни по ее лицу, ни по ее тону, говорила ли она с осуждением, или ею руководило одно лишь любопытство.

– Не совсем, лагерные предприятия платят в казну до тридцати пфеннигов в день за каждого работающего заключенного, – осторожно проговорил я.

Лина ничего не ответила. Я вздохнул и наклонился еще ближе:

– Лина, это профессиональные преступники, убийцы, грабители, насильники и враги государства, сброд, которому самое место на каменоломнях. Да, там тяжелые условия труда, они долбят камни кирками до кровавых мозолей, таскают огромные блоки гранита до треска в спине, задыхаются от меловой пыли, при этом не имея позволения остановиться даже на секунду, чтобы перевести дух. Да, Лина, это тяжело, но иного эти звери не заслужили, ибо они – внутренний враг, а внутренний враг во сто крат хуже внешнего, так как трусливо бьет в спину и разоряет родное гнездо изнутри.

Я смотрел ей прямо в лицо. Она не отводила взгляда, не моргала, не хмурилась, не сжимала губы, на ее лице не отразилось никаких эмоций. Она просто слушала.

– Они ленивы, Лина, многие из них на воле понятия не имели, что такое честный труд. Это гноящаяся опухоль на теле общества рейха, которую необходимо либо вылечить, либо иссечь.

Лина откинулась на высокую спинку стула. Она не стала со мной спорить, лишь проговорила:

– Однажды я видела, как их гнали через город. Тощие, изнуренные, затравленные…

– Они умеют очень хорошо притворяться, – прервал я.

– Говорят, они гибнут десятками в лагерях.

Я чуть было не поправил ее, сказав «сотнями», но вовремя прикусил язык.

– У них остается возможность выжить, и она вполне реальная.

На сей раз Лина дала волю эмоциям:

– Возможность выжить? Вполне реальная? – переспросила она.

Произнесенное озадаченным, растерянным голосом, это действительно звучало не так, как должно было.

– Но разве выживаемость должна быть случаем или шансом, а не правом? – Она вновь непонимающе уставилась на меня.

– Давай сменим тему.

Когда мы вышли из зала, мои руки уже подрагивали от нетерпения. Я с трудом дождался, пока мы пройдем все фонарные столбы, и дал им волю, сильно сжав ягодицу Лины. Она даже не вскрикнула, лишь бросила на меня мимолетный взгляд и заторопилась вперед. До самого дома я не убирал руку с ее талии, теперь уже просто поглаживая ее. Лина открыла дверь, и мы проскользнули в ее квартирку. Она не стала зажигать свет, встала на цыпочки и поцеловала меня в шею, затем торопливо скинула плащ и начала расстегивать свое голубое платьице. Легкая судорога пробежала по моему телу, которое давно не имело женщины. Через несколько секунд Лина была уже раздета. Я смотрел на нее с приятным удивлением. Хотелось немедленно потрогать ее, стиснуть, погладить, понюхать, укусить, лизнуть, поглотить, все сразу, но неожиданно для себя я замер. Стоял и любовался очертаниями ее фигурки в тусклом свете уличных фонарей. Наконец я поднял руку и провел двумя пальцами по груди Лины. Она прикрыла глаза. Я сжал затвердевший сосок, затем проделал то же самое с другим. Лина чуть слышно вздохнула, но глаза не открывала. Я погладил ее грудь, затем нагнулся и несколько раз провел языком по соску, аккуратно очертил его, поцеловал, потом легонько вдавил его языком внутрь. Наконец-то тихий стон сорвался с губ Лины, и она открыла глаза. Взгляд ее был уже с поволокой. Теперь можно было. Я подхватил ее на руки и положил на кровать. Опустил руку вниз, не отводя взгляда от лица, и попробовал ее внизу двумя пальцами. Они легко скользнули внутрь. Я облизнул горячие мокрые пальцы, их запах ударил мне в голову. Больше я не мог сдерживаться. Я погрузился в Лину.

15 ноября 1993. Свидание № 3

– Клара злится на меня?

Стоя в углу комнаты, Валентина озабоченно поглядывала на Лидию. Она прижала руки к груди, крепко обхватив одну, сложенную в кулак, другой.

Поставив портфель у стола, Лидия опустилась на стул, на ходу подтянув узкую юбку выше.

– Мне так не показалось, – честно ответила она, – скорее озадачена.

«Впрочем, как и я», – мелькнуло в голове у Лидии, вслух она добавила:

– Клара до сих пор не может поверить, что вы способны на убийство. Вы ей нравились.

Валентина внимательно слушала. Подойдя к столу, она села напротив, уперлась локтями в металлическую поверхность и уткнулась лицом в ладони. Лидия не мешала, ей показалось, что Валентина плачет, но уже через секунду женщина отняла руки от лица – глаза ее были совершенно сухи. Она глубоко вздохнула и усиленно потерла лицо, словно только что пробудилась ото сна.

– Ужасно все вышло, – покачала она головой.

– Вам неловко перед Кларой, но вы не испытываете никаких угрызений совести перед семьей человека, которого удушили?

Сегодня Лидия решила быть жесткой.

Валентина удивленно посмотрела на своего адвоката и задумчиво приложила два пальца к губам, затеребив ими нижнюю. Она раздумывала над сказанным.

– Нет, пожалуй, что нет, не испытываю.

– Поясните, – Лидия пристально рассматривала Валентину, цепко держа ее взгляд.

Женщина, сидящая перед ней, не отвела глаза, она сама была заинтересована.

– Разве в них есть хоть капля правды, хоть грамм истины? В нем и то этого было больше… Его дети и внуки не знали о его прошлом, но и без прошлого он был для них обузой. Немощный старик, срущий под себя. А знаешь, что самое интересное? Срал он им назло.