Виланд - Оксана Кириллова

говорит, денег у него куры не клюют, живет с шиком в настоящем дворце, которым раньше владел богатенький еврей. А я что думаю, все правильно делает наш Адольф, тут бы любой брал, еврея не грех обобрать, наоборот, там зачтется. – Штенке ткнул пальцем в небо и снова хохотнул.

– И что, многие уже обратились в эту комиссию за разрешением на выезд? – поинтересовался Франц.

– Эрвин говорит, берут штурмом. Сколько их там в Вене? Почти двести тысяч было, так, считай, половина уже смылась.

– И все оставляют свои капиталы? – Если честно, я был удивлен. – Это ж сколько получается…

Штенке даже по столу ударил, довольный произведенным впечатлением:

– А я о чем! Говорю же, наш носатик оказался не таким уж и дураком. Только подумай, сколько от этих капиталов прилипло к его ручонкам! Под ним ведь теперь весь отдел еврейской эмиграции в Австрии! Эх, и зря я донимал его за огромный нос.

Радости в его голосе поубавилось. Он отковырнул вилкой кусочек мяса, но отправить в рот не успел.

– Ни за что не поверю, что еврей по доброй воле расстанется со своими капиталами. – Карл отрицательно покачал головой.

Штенке опустил вилку и пожал плечами:

– Их там заставляют ползать по улицам на четвереньках и драить голыми руками мостовые да общественные сортиры. Эрвин говорит, повальная эпидемия самоубийств, по пять евреев в день вешаются, а некоторые так и вовсе публично. Может, потому и соглашаются…

– Нам бы нечто подобное здесь провернуть, – усмехнулся Карл, – с польскими, о которых сейчас только и говорят. Слышали, их, оказывается, в Германии больше пятидесяти тысяч засело?

– Большинство из них родились в Германии и всю жизнь здесь прожили, – с сомнением проговорил Ульрих, – они ведь даже польского не знают.

– Родители этих выродков в свое время приползли к нам, – тут же грубо оборвал брата Карл, – они живут на нашей земле, едят нашу еду, носят нашу одежду, зарабатывают наши деньги, при этом паспорта сохранили свои польские, чтобы не платить лишних налогов. Типично еврейское поведение. Для них нет понятия родины, для них есть только понятие выгоды.

Штенке закивал, соглашаясь с Карлом.

– А теперь чертов сейм смекнул, что под шумок можно от них окончательно избавиться, и протащил свой декрет, – проворчал Штенке.

Это был тот случай, когда спорить со Штенке было глупо. Даже Франц промолчал. Польское правительство внезапно издало новый закон, согласно которому все поляки, проживающие за границей больше пяти лет, лишались гражданства. Все прекрасно понимали, кто эти «поляки, проживающие за границей» и чем это грозит Германии: через несколько дней они официально перестанут быть гражданами Польши, и обратно их не депортировать.

– Можно только поаплодировать пшекам: так нарядно избавиться от пятидесяти тысяч евреев одним махом, – безрадостно подытожил Штенке.

Я считал, что Польшу следовало поставить на место за такую свинью с евреями, подложенную Германии.

Вскоре, как и предсказывал Франц, в лагерь начал прибывать транспорт с наших новых территорий: весной – с политическими арестантами из Австрии, среди которых попадалась и крупная рыба уровня бургомистров, затем осенью – из Судетской области. А посему в Дахау затеялась масштабная перестройка. Начался снос старых фабричных зданий, вполне добротных и способных простоять еще не один год, но с одним значительным минусом – плохой вместительностью. На их месте планировалось возвести тридцать пять новых просторных одноэтажных сборно-щитовых бараков, каждый около сорока метров в длину.

– Весь сектор впишем в прямоугольник двести на сто метров, – объяснял специально приехавший из Берлина архитектор, водя указкой по большой схеме, висевшей на доске, – его мы обнесем рвом. Вот здесь будет возведено бетонное укрепление высотой не менее трех метров. В этих точках, как и ранее, будут размещаться наблюдательные вышки с пулеметчиками, однако мы добавим еще одну здесь и одну вот здесь. Впрочем, эта точка еще на утверждении у коменданта, но, думаю, он утвердит. Конечно же, по этой границе пройдет колючая проволока с током высокого напряжения. Как видите, побег из этого места категорически исключается. Попросту невозможно.

И он победоносно глянул на нас поверх крохотных очков-половинок.

– А с нашей зоной что? – спросил один из охранников.

– По желанию заказчика зона СС реконструируется лишь частично. Добавим складские помещения и, конечно же, новые здания для проживания. По нашему проекту жилой фонд будет расширен для проживания как минимум трех тысяч охранников.

Штенке присвистнул.

– Знатно расширяемся, – одобрительно кивнул он.

– Что-то будет, – шепнул мне Франц.

Очередная волна арестов прокатилась неожиданно. И волной этой накрыло почти двадцать тысяч тех самых польских евреев. Поначалу, пока их польские паспорта еще были действительны, Германия пыталась спешно депортировать их – переполненные вагоны и грузовики следовали на границу с Польшей один за другим, – но столкнулась с неожиданным противодействием другой стороны, которая не жаждала раскрывать объятия своим блудным, но пока еще сынам. Придираясь к самым незначительным мелочам в документах, польские пограничники в большинстве случаев отказывали в пересечении границы. Те, кому все же удавалось перейти границу, оказывались без средств, поскольку депортированным разрешалось вывезти из Германии не более десяти марок на человека. В Польше они селились в сараях, школах, больницах, библиотеках, на вокзалах и даже на конюшнях. В конце концов, испугавшись сумасшедшего наплыва, поляки окончательно объявили о закрытии границы в районе Збоншина, где на тот момент скопилось почти десять тысяч человек.

– Слышал, нашим пришлось гнать это упрямое стадо через границу хлыстами.

– Кой толк в этих усилиях? Когда они дошли до польской границы, оттуда выскочили поляки и погнали эту толпу обратно штыками. Говорят, так и метались до вечера между границами. Еще умоляли наших парней о сострадании и просили пустить обратно.

– Пусть пеняют на польское правительство, которое довело до этого.

– Умолять они умеют, конечно, их жалость к себе доходит до экстаза, – со злостью проговорил Карл, – презренный народ, трактует закон исключительно в свою пользу и выворачивает на свое благо. Еврей всякое действие будет воспринимать как террор и вопить о беззаконии и насилии на каждом углу, если это хоть как-то его заденет. Германия всего лишь пытается очиститься в порядке самосохранения, а они давай орать: «Царство террора!» Но когда они сами проворачивали свои позорные махинации, оставляя немцев без работы, без дома, без земли, без денег, без надежды на достойное будущее, – они бессовестно прикрывались правовыми нормами! И заявляли, что все их действия в рамках закона. И такая же бесстыжая свора юристов была на их стороне, потому что большинство из них вышло из этого же племени, а кто не их племени, так те давно и с потрохами куплены и сами уже ничуть не лучше евреев. Пришло время положить этому конец.

Ульрих исподлобья смотрел на брата.

– Да что ты с ними не поделил? – проворчал он тихо, надеясь, что младший брат не услышит его.

Но услышал Франц, читавший рядом газету.

– Избранность, – так же тихо ответил он и с усмешкой вновь уткнулся в газету.

Депортированные польские евреи зависли между двумя государствами. Теперь тем, кто не успел просочиться в Польшу, была одна дорога – в концлагерь.

11 ноября 1993. Клара

Лидия разглядывала старый четырехэтажный дом из серого кирпича. Она пыталась найти взглядом нужные окна – судя по номеру квартиры, два крайних окна слева. Оба были плотно зашторены. Она нажала кнопку домофона и представилась. Консьерж открыл. Лидия поднялась на третий этаж – так и есть, крайняя квартира. Она позвонила, но, не услышав звонка, постучала. Дверь открыли достаточно быстро.

– Звонок есть, просто тихий, – вместо приветствия проговорила хозяйка.

На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Коротко стриженные волосы топорщились. Лицо округлое, приятное. От природы большие глаза были дополнительно густо подведены черным карандашом, отчего казались удивленно расширившимися. На ней была безразмерная майка, свисавшая чуть ли не до колен, и свободные спортивные брюки. Судя по ее виду, сегодня она не выбиралась из дома, а макияж, кое-где размазавшийся, был вчерашний.

– Я вам звонила, меня зовут Лидия Левиш, – на всякий случай представилась Лидия.

– Я поняла, больше никого не жду.

– Спасибо, что согласились поговорить со мной, Клара.

Девушка пожала плечами.

– Все равно придется. Нам всем придется, и мне, и папе, и Ангелике, которая на свою голову рассказала про того старика-соседа, верно?

Лидия кивнула.

– И все же спасибо, что согласились встретиться так быстро и без формальностей.

Клара прошла в полутемную комнату. Там девушка залезла на диван, поджала ноги под себя и натянула плед до самой шеи.

– Извините, я приболела. – Она кивнула на столик, на котором стояла чашка с чаем и сироп от кашля, рядом на глянцевой столешнице лежала грязная мерная ложечка.

– Я хочу задать несколько вопросов о Валентине.

Лидия вытащила свой кожаный блокнот, стянула тугую резинку и раскрыла его.

– Как вы можете охарактеризовать ее?

Клара пожала плечами:

– Нормальная. Ну, знаете, эти русские невесты… Когда отец сказал, что познакомился с одной из них через объявление, я отнеслась скептически, даже больше, я была против, отговаривала его, – призналась