Молодость - Савелий Леонов

Настя зорко смотрела вперед. Минуты проходили томительно долго. Казалось, враг не покажется вовсе… Вдруг справа, у шалаша, застучал пулемет, выбивая белую струйку пара. И тотчас луговина закачалась в глазах черными точками. Мятежники лежали в траве, укрывшись от меткого огня красноармейцев, защищавших мост. Они обалдело оглядывались, не понимая, откуда взялись эти люди…

Настя, перехватив в левую руку карабин, метнула гранату. Ее качнуло воздухом. Над местом взрыва взвилось облако сухих листьев от разнесенного шалаша.

Отряд молча пошел в штыки. Это были железнодорожники, старые фронтовики, мадьяры добровольцы.

С заставы узнали своих и, прекратив стрельбу, бежали на помощь. Кулаки, смятые с двух сторон, кидались в реку, прятались по дворам. По ним уже строчил подоспевший Николкин пулемет.

Ефим, руководивший мятежниками на этом участке, понял, что уже не удержать бегущую в панике толпу. И, как тогда в Жердевке, после выстрела в отца, им овладел ужас.

Над его головой, завывая, летели снаряды. Они рвались за Ярмарочным полем, в балке, рассеивая последние клепиковские резервы.

Перебегая низину, где метались и гибли прижатые к берегу унтера, Ефим увидел Франца. Мадьяр с удивительной точностью поражал мятежников гранатами.

Бешеная ярость овладела сыном Бритяка. Он вспомнил, что именно Франц погубил его план нападения на исполком. Ефим навел маузер и выпалил всю обойму.

Вдруг перед ним выросла женская фигура. — Настя…

Настя подняла карабин. Выстрела он не слышал… Падая, схватился за промокшую на груди гимнастерку.

Обычным движением Настя вытерла пот с бледного лица. Широко открытые серые глаза были сухи и суровы.

Она шагнула прочь… И тотчас почувствовала острую резь в животе. В глазах потемнело, ноги стали пудовыми.

«Как же это? — испугалась Настя. — Неужели сейчас?»

Глава пятьдесят четвертая

Город почистился и прибрался за ночь. На деревянном постаменте братской могилы художник заканчивал надпись о тех, кто не пожалел жизни, превращая старый российский большак в, дорогу социализма.

Возле исполкома ждала машина. Рядом с шофером Найденовым сидел Николка в полномвкрасноармейском обмундировании.

— Так, говоришь, жалко дружка? — спросил Найденов, облокотившись на руль. — Из крестьян парень? Или наш брат, рабочий?

— Столяр. — Николка отвернулся, чтобы скрыть слезы. — Он мне балалайку сделал. Хорошая балалайка…

— Эх, дела!.. Покрушили народу! Наши-то иваново-вознесенские, что служили в продотряде, почти все полегли. Терехов да я вот уцелели.

— Он со мной был при пулемете, — продолжал Николка, — на помощь заставе шли. Я и говорю: «Держись, Франц, за щиток! Пуля скрозь железо не пройдет!» А он смелый! Выпустил ленту и давай гранатами… Швырнул три штуки и лег. Гляжу — не шевелится…

Шофер и пулеметчик долго молчали, вспоминая пережитое. Найденов сказал: — Долго Степана нет.

— Ищет, — отозвался Николка. — Как ворвался в город, так и начал ее искать…

А в это время на другом конце города, где находилась больница, в палату роженицы впустили посетителя. Бледная, ослабевшая, но счастливая Настя кормила ребенка. Она смущенно оглянулась на дверь и тотчас узнала широкоплечего Степана в белом докторском халате.

— Дочка? — негромко, переводя дыхание, выкрикнул Степан. — Поздравляю!

Он подходил к кровати на носках, опасаясь за каждое свое движение. И очень удивился, услыхав спокойный Настин голос:

— Я также поздравляю тебя… Мне рассказали, что чрезвычайный пленум избрал Жердева председателем исполкома!

Молодая, светлая улыбка скользнула по выбритому лицу Степана. Откинув полу халата, он отстегнул ремешок полевой сумки. Красноармейская форма придавала ему еще большую стройность. В-руках зашуршала только что полученная телеграмма.

Степан, склонившись к Насте, читал:

«Приветствую энергичное подавление кулаков и белогвардейцев в уезде. Необходимо ковать железо пока горячо и не упуская ни минуты организовать бедноту в уезде, конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков из кулаков, мобилизовать и вооружить бедноту при надежных вождях из нашего отряда, арестовать заложников из богачей и держать их, пока не будут собраны и ссыпаны в их волости все излишки хлеба. Телеграфируйте исполнение. Часть образцового железного полка пошлите тотчас в Пензу.

Предсовнаркома Ленин»

Они помолчали, занятые одной думой. Степан наклонился, чтобы посмотреть ребенка. Настя обхватила его шею рукой, спросила робко:

— А где твои, Степан? Трое?

Степан отвел в сторону потемневшие глаза.

— Видишь, Настя… За час до смерти Быстрое просил меня, если с ним случится что, позаботиться о детях. Жена у него больная, доживает последние дни. В Питере голод. Я решил взять мальчиков к себе.

Широко открытые Настины глаза смотрели на Степана, излучая чистую и нежную любовь. Она крепко прижалась к его щеке горячими губами. В дверях показалась сиделка, и Степан заторопился уходить.

— Гагарин убит снарядом в своем штабе, — быстро говорил он, вспомнив, что многое так и не успел сообщить Насте, — Клепикова из города Аринка увезла…

— Увезла?

— Запрятала в бочку из-под самогона, и домой. Но мужики подстерегли… Теперь он под замком.

— Давно по нем пуля плачет!

— Только одного не нашли, — ледяным тоном промолвил Степан, задержавшись в дверях.

— Убит! — поспешила ответить Настя, догадавшись, о ком идет речь.

— К сожалению, среди убитых Ефимки Бритяка нет. Не впервые этому зверю шкуру менять… Однако мы поищем!

Сняв халат, Степан вышел из больницы.

— Готов, братка? — нетерпеливо крикнул Николка, увидав его издали.

— Поехали!

Часть вторая

Край родной долготерпенья,Край ты русского народа!Не поймет и не заметитГордый взор иноплеменный,Что сквозит и тайно светитВ наготе твоей смиренной.

Ф. Тютчев

Глава первая

Машина проскочила по деревянному настилу моста через мутные воды Низовки, вышла на большак и стала набирать скорость. Город затерялся позади в сизой дымке утреннего тумана. Навстречу стаей лебедей плыли заревые лиловые облака, а за далеким лесом пробуждалось солнце. Степан напряженно всматривался в темные очертания лесного массива. То и дело раскуривал потухающую трубку.

Еще недавно там, на привале, он видел отряд военкома Быстрова. Теперь нет Быстрова, и отряда его нет, и сотни других товарищей лежат в братской могиле…

Ему было тяжело наблюдать рождение этого чудесного дня, когда жизнь отправлялась в новый поход без тех, кто до последней минуты боролся и умер за нее.

Закусив мундштук трубки, Степан попытался сосредоточиться на том, что ожидало впереди. Он вспомнил, как перед отъездом из города завернул на вокзал. У семафора дымил готовый к отправлению бронепоезд, на запасных путях шла погрузка в теплушки орловского рабочего Железного полка, уезжавшего по указанию Ленина в Пензу.

Матрос Глотов, командир бронепоезда, протянул Степану тяжелую, украшенную татуировкой руку:

— Прощаться заехали, товарищ Жердев?

— Беспокоюсь за Павла Михалыча… Как он?

— Пришвартовался у меня. Лежит в жару. Срочно операция требуется, а тут хирурга кулаки убили.

Во время войны Глотов служил с Октябревым в одном экипаже на Балтике и сейчас ради прежней морской дружбы решил увезти раненого товарища в Орел, к хорошему специалисту. Шагая вразвалку по насыпи, он провел Степана через узкую бронированную дверь в вагон, загроможденный ящиками с боеприпасами. На этих-то ящиках, сдвинутых поплотнее к стене, и лежал Октябрев.

В полумраке вагона Октябрев казался еще длиннее и старше, чем обычно. Сквозь бинты на голове просачивались бурые пятна крови. Почувствовав около себя людей, Октябрев шевельнулся. Поднял искаженное болью лицо.

— Павел Михалыч, — сказал Степан, — извини, зашел вот… Не надо ли чего?

— Жердев? — тихо проговорил Октябрев, приподнимаясь, и тотчас беспомощно опустился на качнувшиеся ящики.

Он помолчал, отрывисто и часто дыша, и снова уставился на посетителя горящими глазами:

— Рад за тебя… в рубашке родился! Только не горячись — дальше пойдут дела посложнее! Видал, мужички-то какие? Одной веры, а разным богам молятся…

— Знаю, сам мужик. — Степан отвел в сторону вспыхнувший синими искорками взгляд, толкнул фуражку на затылок, рассыпая из-под козырька черные завитки кудрей.