Молодость - Савелий Леонов

— Братка, — крикнул Николка от машины, — должно, Филю Мясоедова нагнали. По слухам, он сюда подался!

Найденов взялся за руль.

— Не проехать ли другой дорогой, Степан Тимофеевич? Подстрелят бандюки!

— Давай прямо, — сказал Степан.

Он сел в кузов к Николке, отстранил его плечом на место второго номера и приготовил пулемет для стрельбы с рассеиванием. Ему не терпелось увидеть врага… Быть может, настал час выполнить клятву, данную на могиле замученного военкома. Грохот пальбы надвигался, будоража лесную чащу. Воздух тоненько попискивал над головой, в машину падали то сучок с дерева, то сбитый лист…

Неожиданно впереди открылась лужайка, окаймленная кустами боярышника, из-за которого выглядывало низенькое строеньице лесника. Найденов торопливо закрутил «баранку», подруливая к толстым дубам.

— Ты чего? — нахмурился Степан.

— А вон они… — и шофер едва успел спрыгнуть на землю, как пуля разбила перед ним стекло.

Стреляли из окна сторожки. Степан сразу оценил меткий глаз и опытность стрелка. Вторая пуля звякнула в щиток пулемета. Степан приник к шершавым рукояткам затыльника и нажал спуск. Пулемет судорожно забился, хлестнул горячей струей свинца. Посыпались стекла из распахнутых оконных створок. Оттуда больше не отвечали.

— Удирают! — Николка указал рукой в сторону, где над боярышником со свистом взвилась плеть и конский гопот дробился удаляясь…

Лицо Степана перекосилось, правый глаз поймал на мушку метнувшегося к густому ольхачу всадника.

— Ничего… догоним!

Короткой очередью рвануло листву… Что-то с маху рухнуло на землю, ломая сучья… Донеслись перехваченные животным страхом голоса:

— Эй… Микитка! Коня барину…

— А я куда ж?

— Слазь, поганец… убью!

По урочищу катилось еще запоздалое эхо пальбы, но лужайку наполнили другие звуки. Отряд красноармейцев проскакал вслед за мятежниками, пришпоривая взмыленных коней и вырывая из ножен сверкающие, как родниковые брызги, клинки.

— Рубай, хлопцы, до самого пупа! — гаркнул усатый кавалерист и, узнав Степана, круто осадил серого храпящего жеребца. — Добре, товарищ председатель, покропил ты хижину! Сильно огрызались, бисовы души!

— Слушай, Безбородко, что у них там за барин? — спросил Степан командира кавэскадрона.

— Га! То не барин, а сущая сатана! Ловко стреляет — четверых хлопцев моих уложил. Ну, бувай здоров, дальше твоей карете нема ходу!

И, подняв жеребца в галоп, удалой Безбородко исчез среди деревьев.

У Найденова закапризничала машина. Степан вылез на траву, сорвал ивовый прутик, нетерпеливо стеганул по голенищу. Из головы не выходили слова Октябрева: «…мне достались цветочки, тебе ягодки придется собирать…»

Когда машина, сокращая лесом путь, выбралась на жердевскую дорогу, там уже началось большое движение. Из дальних деревень тянулись в город обозы с зерном; пыля и разбредаясь, шли гурты сытого, породистого скота.

— Откуда? — спросил Степан, поравнявшись с высоким чернобородым гуртовщиком, вооруженным саженной дубиной.

— Мы-то? — и мужик помолчал, пытаясь сообразить, что за начальство в машине. — Осиновские мы. Назначенные, то есть, сельсоветом. Биркиных нынче тряхнули — душа вон…

— Хорошо тряхнули?

— По совести! Жили густо — стало пусто…

Степан посветлел лицом. Выполнялась директива Ленина — конфисковать имущество, хлеб и скот у восставших кулаков. Он даже заметил, как чернобородый лукаво усмехнулся и слегка подмигнул ему, точно старому знакомому: заслужили, мол, и получают сполна!

Найденов повел машину на малой скорости. Он сказал, не поворачивая головы:

— Страшное здесь, в Черноземье, кулачьё. Трудно вам будет работать, Степан Тимофеевич,

— Всем будет трудно, пока не перестроим жизнь, — задумчиво отозвался Степан.

На полях звенели косы и серпы, размахивали крыльями конные жатки; в знойном мареве плескался давно забытый смех. Люди спешили наверстать упущенное время — убрать хлеба до дождей.

У Степана щемило сердце, тоскуя по такой вот крестьянской работе. Он любил косить, пахать, любил укладывать в «хрестцы» золотистую тяжесть снопов, а потом возить их на ток, чувствуя разгоряченными мускулами пропотевшую рубаху.

Но сейчас Иная задача стояла перед ним: добить врага, вырвать его ядовитый корень! Чем ближе к Жердевке, тем сильнее пламенела в нем ярость.

… Машина помчалась по разросшемуся пыльному подорожнику знакомой улицы. Она летела мимо катившихся под колеса злющих собак, мимо колодезных журавлей и церковной ограды, свернула в тенистый ракитовый переулок и резко затормозила возле нового дома с голубой железной крышей.

— Бритяка решают! — восхищенно зашептал Николка, вытянув скуластую, обрызганную веснушками мордочку, на которой сверкали умные мальчишеские глаза.

Действительно, всюду на усадьбе стояли подводы, из открытых амбаров люди, вгибаясь, выносили мешки, грузили, увязывали возы. Работа шла сосредоточенно, дружно.

Начальник продовольственного отряда Терехов, с портупеей через плечо и желтой кобурой нагана, хлопавшей при каждом движении по бедру, говорил что-то солдатке Матрене. Она сидела около подъездного сарая на тележной оси. Увидав Степана, подходившего к ним, Матрена хотела встать и не смогла… Только сгорбилась, и бледное, потерявшее былую дородность лицо увлажнилось мелкими бусинками пота.

Терехов перехватил взгляд председателя уездного исполкома и сказал:

— У меня есть инструкция, Степан Тимофеевич, насчет кулаков… Но какие меры принимать с подобными элементами? Лупила в городе контру, изувечена и, представь, самовольно ушла из госпиталя!

— А кто тут моих деток накормит? — словно не понимая тереховской шутки, с досадой возразила Матрена. — Ильинишна, дай бог ей здоровья, от себя отрывала хлебушка для малюток, пока я на стороне скиталась… Да надо и честь знать. Потом, ведь я одна из комбедчиков теперь в Жердевке… А делов-то, батюшки!

Она докладывала Степану о проводившейся в деревне конфискации. У Бритяка заканчивают выгрузку хлеба, скот угнали в город, сельскохозяйственный инвентарь роздали жердевской бедноте. То же самое делается у Волчка…

— И у Федора Огрехова? Матрена вздрогнула.

— Зачем же трогать Огрехова? Он не кулак…

— Он клепиковский бандит, — перебил Степан, — одна свора… Ты спроси Настю, кто тебя у склада вилами достал!..

— Степушка, неужто…

— Терехов, пошли людей с подводами к Огрехову, — распорядился Степан.

Матрена пришибленно смотрела, как он зашагал к дому, проскрипел ступеньками крыльца и скрылся в сумраке сеней. Повернулась к Терехову, зашептала:

— Родной мой, не делай этого, не губи сирот!

Федька-то, рыжий пес, в бегах… За что детишек наказывать?

— Ну и загвоздка! — худощавое насмешливое лицо Терехова стало вдруг серьезно. — Почему ты, солдатка, говоришь это мне, а не ему?

— Скажи попробуй… Не видишь, Ефимку ищет — глаза бешеные! Ему не до жалости…

К дому собирались жердевцы. Узнав о приезде сына, Ильинишна бросила невытопленную печь и побежала на деревню за Тимофеем… Она молилась, замирая при мысли о неминуемой схватке Степана с Бритяком.

Глава четвертая

Выздоровление Бритяка походило на медленное умирание. Рана заживала плохо. Старик переносил страдания молча, безропотно. И дома, когда он лежал под присмотром Марфы, и перевезенный в больницу, Афанасий Емельяныч не проявлял ни к чему интереса, не отчаивался и не обольщался надеждой. Он был одинаково чужд к окружающим людям, холоден и равнодушен к событиям. Всегда отмалчивался, погруженный то ли в глубокий сон, то ли в тяжкую думу.

Лишь в последнюю ночь пребывания в больнице с Бритяком произошла перемена. Он вдруг очнулся от своего безразличия и заметил, что в палате стало тесно и очень шумно. Санитары топтались, внося что-то тяжелое, воздух оглашался стонами, слышались строгие окрики начальства.

В сутолоке и спешке на пол со звоном упало и разбилось ламповое стекло. Неровное пламя запрыгало в горелке, пошел густой чад, разбрасывая по стенам уродливые тени, но никто не оглянулся и не поправил фитиля.

Бритяк посмотрел на темное окно, и тут откуда-то из бездонного провала ночи донесся торопливый стук пулемета.

«Стреляют», — подумал Бритяк равнодушно, даже не пытаясь с чем-нибудь связать эти страшные, раздирающие мир и покой звуки.

В палату снова вошли санитары и положили на соседнюю койку что-то маленькое и легкое. Один из них, выпрямившись, развел руками:

— И зачем его сюда несли? Надо бы прямо в морг… Ей-богу, не дышит! Штыками исколотый, как терка!

— Помалкивай, — отозвался другой. — Наше с тобой дело телячье… Сам Жердев велел нести в палату!