Молодость - Савелий Леонов

— Помалкивай, — отозвался другой. — Наше с тобой дело телячье… Сам Жердев велел нести в палату!

«Жердев? — удивился Бритяк. — Это у нас в деревне Жердевы…»

Впервые ему захотелось узнать, что именно происходит в городе? Почему стреляют? И кто такой «сам Жердев»? Но спросить было не у кого — санитары ушли. Бритяк лежал, не сводя глаз с маленького человечка под серым одеялом на соседней койке.

«Ох, и порядок, скажи на милость… Должно, ребенка поместили со взрослыми! А на той вон угловой койке, видать, женщина… Может, немцы пришли? — спросил себя Бритяк, невольно приподнимаясь. — Может, опять война?»

Он вспомнил, как говорил Клепиков о возможном продвижении немцев в сторону Черноземья. Недаром они требовали присоединения к Украине четырех среднерусских губерний. Но если раньше, слушая эсеровского вожака, Бритяк прикидывал выгоды и неудобства оккупационного режима, то сейчас ему было все равно.

Вскоре соседа унесли в операционную. Оттуда доносилось нечеловеческое хрипение, перемешанное с такой заковыристой бранью, какой отродясь не слыхал медицинский персонал.

— Господи, замучили! — стонала в углу женщина, видимо, намереваясь заступиться за раненого. — Помереть не дадут человеку спокойно!

Санитары, возвращаясь с носилками из операционной, изумлялись:

— Ну, братцы, живуч! Не тело — сплошная, так сказать, пробоина! Где там душа, не пойму? А он еще ругается…

— Видно сразу — солдат! Казенный матерьял! Спустя некоторое время сосед Бритяка запросил пить.

Никого поблизости не было. Афанасий Емельяныч повернулся к нему и сказал:

— На столе вода. В графине.

— Подай…

Старик встал и наполнил кружку. Вдруг он заметил, что сосед не берет воду. Он почувствовал на себе пристальный взгляд и тотчас узнал Гранкина, почерневшего от невыносимых страданий, злобного, с искусанными губами.

Яков Гранкин в свою очередь был поражен видом Афонюшки. Перед ним стояло что-то вроде зыбкой тени, колеблемой малейшим движением воздуха. Это была только немощь, жалкая развалина, сохранившая призрачную схожесть с человеком. И неожиданно Гранкин ощутил некое подобие жалости… Он часто был свидетелем, когда люди гибли от пули или штыка, свертываясь и раскидываясь на земле, но такого превращения человека в тень ни разу не видел.

И Гранкин разозлился на себя за минутную слабость. Ведь перед ним стоял Афонька Бритяк, жердевский толстосум и горлохват, сподвижник эсера Клепикова! Это они плели паутину мятежного заговора…

— Уйди!

Бритяк вздрогнул, вода расплескалась на пол…

«Наши деревенские здесь, — он растерянно пятился до своей постели, строя всевозможные догадки. — И в углу-то, кажись, солдатка Матрена… Что у них стряслось? Ох, и жизнь пошла: глянешь — темнее ночи, покушаешь — хуже горькой калины… А каждый хочет Жить!»

В ту же ночь Марфа увезла Бритяка домой. Дорогой возбужденная сноха рассказывала новости, нахлестывая кнутом затомившуюся без корма, спотыкающуюся лошадь. (Почти сутки пришлось высидеть на больничном дворе, пока гремела над городом канонада!)

— Беда! Опять чумовые того и гляди нагрянут к нам в Жердевку! — говорила Марфа, перекидывая вожжу через круп лошади и удобнее усаживаясь на грядке телеги. — Все заберут начисто, куска не оставят! Жди радости от побирушек, надейся — ихняя взяла!

Афанасий Емельяныч неловко трясся в задке повозки. Слушал. Молчал. Из дальнейших слов Марфы понял, что старший сын Петрак убит, Ефим и Ванька скрылись, Аринку схватили вместе с Клепиковым разъяренные мужики…

При упоминании о Ефиме безжизненное лицо Бритяка вздрогнуло, и поднялось, в тусклых глазах застыл ужас… Но угодливая, не замолкавшая ни на минуту болтовня Марфы отвлекла в сторону. Хитрая бабенка вела со стариком последнюю игру. Прибрав к рукам хозяйство, она готовилась к решительному натиску, чтобы овладеть заветной кубышкой — тайной силой богача.

«Скажи на милость, остался я один… Как метлой смахнуло семью», — качал Бритяк головой.

Дома ему опять стало жутко… Жизнь шла мимо, та самая жизнь, которая чуть не раздавила его своей железной поступью.

Глава пятая

Степан шагнул через порог горницы и остановился, положив руку на пояс, где висел револьвер. Грудь его распирало… Он чувствовал, что может своротить гору.

Сидевший в чулане на сундуке Афанасий Емельяныч затрясся, беззвучно открыл рот…

«Смерть пришла! — В белую бороду закапали слезы. — Мой батрак, голодранец, — уездной власти верховод! Давно добирался жизни лишить…»

Шум в голове помешал ему расслышать слова Степана. Он напрягал внимание и не понял ничего. Упираясь кулаками в крышку сундука, медленно поднялся. Повернул ключ в дребезжащем замке и указал кривым, суховатым пальцем в разверзшуюся нафталинную кладь:

— Бери… Лисью шубу бери! Не жалко…

— Дешево покупаешь, хозяин!

— Бери, что хочешь… пользуйся… Все равно пропадать!

«Пришибу… не выдержу», — подумал Степан и крикнул:

— Где Ефим? Старик опешил.

— На Ефима моей управы нету. Вырастил, благодарности ждал…. а он мне — пулю!

— Ну это — ваше семейное, — и Степан покосился на Марфу, затаившуюся у двери чулана. — Значит, вояки еще не вернулись? Ладно!

Он кивнул Терехову, ожидавшему с бойцами под окном, чтобы начинали обыск. Сундук с добром вынесли на крыльцо, составили опись вещей, замкнули и опечатали. Из чулана вытащили дубовую кровать, отодрали ломом доски пола и стали рыть землю. Степан зажег свечу, пытливо всматриваясь в грунт.

Многие недоумевали, чего ищет Степан. Если он приехал за мятежниками, то для какой надобности стал копать землю? Только Бритяк сразу понял все. Да, этого лисьей шубой не накроешь! Очевидно, еще во времена батрачества заметил Степан сокровенное местечко.

«Конец… зарезал без ножа! — Афанасий Емельяныч зажмурился. — Доконал босяк… и на помин грешной души не оставит!»

Он слышал, как люди вытаскивали что-то тяжелое из подполья, затем пронесли мимо него на крыльцо. Степан задул свечу и вышел, даже не удостоив взглядом Бритяка.

В горницу заскочила Марфа, по-змеиному шипя:

— Доберег, старый пес! Дождался! Ублажала тебя… столько сраму от народа приняла… А золото архаровцам досталось! Тьфу, гниль! Холера болящая!

Бритяк утерся… Он вспомнил назойливую услужливость снохи, готовой ради свекра на все… И хотя был умудрен опытом, но лишь сейчас увидел подлинную Марфу, с ее затаенной алчностью и хитроумными расчетами. Вся бритяковская злоба вдруг обратилась на эту остервенелую бабу, из-за которой нажил в родном сыне кровного врага.

— Прочь! — захрипел старик, по-бычьи выставив лысину вперед. — Вон из дома, паскуда!

— Ох ты! — Марфа, подбоченясь, презрительно оскалила желтые рысьи зубы. — Сам проваливай, твоей власти больше нет! Я тут горб гнула, будто оглашенная, теперь я тут хозяйка! Не лупись бельмами, не испугаешь! Не на таковскую напал! Угрозы, тьфу! Кошке под хвост!

Она продолжала бы в таком роде до бесконечности, но в сенях показалась гибкая, сильная фигура Аринки, отряхивавшей дорожную пыль. Скрипнув зубами, дочь Бритяка ринулась вперед. Визг, брань, грохот падавшей мебели и звон разбитого стекла наполнил горницу. С улицы заглядывали в окна, дивились, ахали.

— Вона, слышь, потеха! Кто там кого бьет не разберешь!

— Отсырел домовник, ослаб — вожжи распустил… Раньше-то на цыпочках ходили!

Степан давал Терехову указания относительно охраны ценностей и препровождения их в город. Он узнал в толпе Ильинишну, с перепуганным и радостным лицом, пошел навстречу.

— Здравствуй, мамаша! Прости, что не заехал — каждая минута дорога!

Ильинишна сморщилась и всхлипнула, целуя его в завитки черных кудрей.

— Ой, горюшко мое… сыночек! Не чаяла увидеть… И Николку привез, все живы! Спасла царица небесная! Сказывают, восемнадцать волостей на город ушли… Как же вы отбились, боже милостивый?

— Ну, мать, побереги слезу, — добродушно загудел. Тимофей, здороваясь со Степаном за руку. — Кажись, поплакала и хватит. Тучи пронесло — опять стало светло. Зови-ка сыновей обедать!

У Тимофея был довольный вид победителя. Он говорил сдержанно, с достоинством. Только что в сарае Федора Огрехова найден спрятанный хлеб. По мешкам установили — из бритяковских амбаров! Стало быть, председатель сельсовета давно спутался с кулаками.

Наклонившись к уху Степана колючей бородой, отец сказал:

— Молодчина, всю силу ты отнял у Бритяка! Даже я не прознал об этой кубышке! Думал, котел с «катеринками» нашли тогда в амбаре — и кончилась его казна… — и, прочитав в глазах сына немой вопрос, добавил — А насчет Ефимки не беспокойся. Куда ему? Побитая собака бежит к своей подворотне!