Молодость - Савелий Леонов

Сменив серую куртку на мужицкий пиджак, расчесав отросшую бороду, Степан шагал к вокзалу. Он перелез через кладбищенскую ограду, прячась за памятники и кресты, миновал фронтовую полосу и очутился за го родом.

Все ужасы ночи остались позади. В чистом утреннем воздухе хлопали крыльями вспугнутые перепела, ныряя по густому просу. Парным молоком белела поздно отцветающая гречиха. Сверкали рельсы убегающей вдаль железной дороги. Земля отдохнула за ночь от вчерашнего зноя и лежала упругая, теплая, в легком пару.

Степан быстро шел вдоль насыпи. Чем-то освежающим повеяло на него с родных полей. Хотелось взять Косу и валить ряд за рядом высокую, обрызганную росой траву.

Вдруг он живо представил себе окопы, свист пуль и Настю, тихую и строгую, с карабином в руке. Не верилось, что жизнь, которую Степан любил, могла быть такой жестокой и страшной.

Размышляя, он даже не обратил внимания на группу мужиков, показавшуюся из-за бугра. Мужики шли, балагуря, как ходят обычно поправлять общественную плотину или размытую дорогу: с лопатами, топорами, вилами на плечах.

Степан, поравнявшись, снял картуз, и некоторые из встречных ответили тем же приветствием. Один, что шагал впереди, в нагольном полушубке нараспашку, крикнул: — Из города? Коммунистов не кончили еще?

— Слободской, — ответил Степан, догадавшись, куда и зачем направлялись люди.

Он невольно окинул взглядом ровное поле, где не скроешься от опасности. Мужики прошли мимо… Только передний в нагольном полушубке остановился и спросил подозрительно:

— Слышь, тово-этово… Покажь документ!

— Документ? — рассмеялся, Степан, убыстряя шаг. — Какие тебе, старый хрен, документы? Вон моя изба, в Стрелецкой слободе! Поди, сверься!

Тогда остановились и другие. Они сразу заспорили, размахивая руками.

— Постой-ка! Погоди!

Степан услышал позади топот догонявших ног. Втянул полную грудь утренней прохлады и побежал с необыкновенной легкостью и быстротой. В ушах отзывался лишь стук собственной крови.

Но, оглянувшись, Степан увидел настигавшего его мужика в нагольном полушубке, с вилами наперевес. Перед глазами промелькнули убийства Быстрова, Селитрина, доктора Маслова… Ноги вдруг налились свинцовой тяжестью. Скорость бега замедлялась с каждой минутой.

Мужик был почти рядом. Что-то коснулось спины Степана, — быть может, концы неуклюжих вил…

Степан рванул из кармана наган и увернулся от просвистевшего над головой металла.

— Пантюха, не упусти! — орали вслед. — Кажись, жердевский комбедчик! Нижи вилами-то! Не махай, а нижи, чертов прасол!

Степан бежал из последних сил. Почти не поворачиваясь, выстрелил — и тут же услышал, как догонявший шлепнулся на землю.

Выскочив на бугор, Степан оглянулся. Мужики стояли возле свернувшегося в траве человека. Кто-то из них с запозданием грохнул из обреза. Пуля запела высоко над бугром.

— Вот вам и Пантюха! — усмехнулся Степан, направляясь к селу Кирики.

Теперь он шел с опаской, рассматривая издалека кириковские избы, стараясь угадать по малейшим признакам, что там творится, но на улице никого не было. Даже дети не показывались. Утреннее солнце ярко плавилось на железных крышах богатых домов.

Степан нахмурился. Ведь Пантюха-то, известный ярмарочный прасол, жил в Кириках. Значит, село было захвачено восстанием. Надо было сворачивать в сторону, пока не поздно. Однако он шел вперед, прижав ладонью нагрудный карман с ленинской директивой.

Из-за вала, поросшего крапивой, поднялся молодой парень. Под мышкой — дробовик. Рыжий чуб свесился на левый глаз.

— Эй, герой, по какому делу спешишь?

Степан, остановившись, молча нащупал рукоять нагана. Но лицо парня показалось ему знакомым.

Тот поправил свой буйный чуб. Не дождавшись ответа, пояснил:

— Ежели кулацкий агитатор — ворочай назад. На город не пойдем.

И в подтверждение слов, важно, не торопясь, взвел курок.

Радость наполнила сердце Степана. Он подбежал и обнял оторопевшеко парня.

— Оська! На парамоновском работали…

— Степан! — закричал Осип Суслов, показывая крупные белые зубы… — Родная мать не узнает… Борода, пиджак стариковский! Ты из города?

Степан кивнул, шаря по карманам. Он искал трубку.

— У меня там жена, — взгрустнул Осип, — по делам сельсовета уехала и застряла. Кто знает? Может, убили бандиты…

Степан отвел в сторону глаза. Вспомнилась молодая женщина в отряде Быстрова… Сказать? Решил не говорить; он и сам не представлял, куда она девалась.

— Наше общество вынесло приговор: не выступать! — рассказывал Осип, садясь на траву и вынимая пестрый кисет с табаком. — Кулачье приезжает агитировать, а мы их в погреб! Четырех уже замкнули. Нынче один на серой лошади прикатил, угрожать начал: «Возьмем город, придем село палить… Сам Клепиков такой указ дал». Едва ноги унес, угрожальщик. Попробуй, кинься! Нас тут, почитай, тысяча дворов. Ежели немец придет — и немцу баню устроим!

— И оружие есть? — осведомился Степан.

— Имеется. Пулемет у кулаков отобрали.

— А хлеб? Осип вздохнул.

— Хлеб, Степан, не трогали. Только что выбрали комбед, и пошла эта заваруха. Как тут быть?

— Веди меня к председателю комбеда. Осип засмеялся.

— Чего тебя водить? Ты сам пришел.

— Вот как! — Степан удивленно поднял брови. — Ну, Осип, собирай народ! От Ленина телеграмма получена.

Подавляя восстание, нельзя забывать о рабочих и деревенской бедноте. Хлеб — наше верное оружие. Открывай кулацкие амбары! Начинай с тех, которые ушли на город!

Глава пятидесятая

Вскоре Степан выехал верхом на станцию. В Кириках он побрился, снял пиджак и теперь был в одной белой вышитой рубашке, молодой и поздоровевший. Припекало солнце. Лошадь отбивалась от безотвязного роя слепней, мотала хвостом и головой. Высоко в лазоревом небе плавал серебристый ястреб, высматривая добычу. Притихли, угомонились птичьи хоры, чуя близость врага. Лишь могучей волной шумела и разливалась из края в край золотая нива.

Степан сорвал крупный ржаной колос, вышелушил спелые зерна, кинул в рот. Он вспомнил, что уже две ночи не спал, и почувствовал усталость. Там, где под насыпью проходили водосточные трубы, Степан делал минутные остановки и утолял жажду ключевой водой. Иногда ему хотелось тут же лечь и заснуть… Но это означало — погубить дело.

Еще издалека Степан увидел на подъездных путях станции большую толпу. Приближаясь, он заметил в центре сборища дрезину, с которой черноусый мужчина в военной гимнастерке выкрикивал:

— Именем всей повстанческой армии и ее командующего Клепикова объявляю вас мобилизованными. Не бойтесь, в город идти не придется. Там нынче управятся и без вас. На вашу долю выпала задача — не допустить к большевикам подкреплений. Я послан для руководства. Вот мандат штаба!

Он помахал над головой бумажкой и спрятал в карман. Затем вытер платком лоб, расправил внушительным жестом усы, как бы гипнотизируя недовольную толпу. — За такие дела по головке не погладят, — сказал кто-то со вздохом.

— Ослобони, слышь, косить время! — взмолился старческий голос из колыхнувшейся людской, гущи. — Видишь, как она, матушка, забелела! Семена уж отдает, скоро дождем посыплется! Ведь теперь день — год кормит!

Уполномоченный мятежного штаба снисходительно усмехнулся, показав золотой зуб. Но сразу посуровел, наблюдая непонятное движение в толпе.

— Я солдат, — крикнул он строго, — и подчиняюсь приказу… Что за шум? Смир-р-но! Я предупреждаю…

— Выстрел оборвал конец фразы. Черноусый схватился за карман, стараясь вытащить револьвер, но пошатнулся и упал с дрезины.

Народ кинулся врассыпную… Степан, пряча наган, успокоил: — Товарищи! Надо бить гадов на месте, чтобы они не портили нам жизнь. Кто здесь председатель комбеда?

Пока бегали за председателем, Степан разыскал перепуганного начальника станции.

— Приготовьте, товарищ, весь подвижной состав. Сейчас из села Кирики привезут хлеб для Москвы. Работами по исправлению пути займусь сам. Связь с губернией имеется? Соедините меня по телефону с бронепоездом.

Он говорил спокойно, веско. Понимал, что в трудностях и упорстве рождалась новая жизнь. Сердце его хранило слово вождя о классовой борьбе при переходе от капитализма к социализму, и Степан готов был перенести тысячи затруднений и совершить тысячи попыток, а затем, если надо, приступить к тысяча первой.

— И косить, значит, можно? — спросил, подходя к Степану, седенький низкорослый старик,

— А как же? Непременно косить! Не для того нам революция землю дала, чтоб хлеб на ней губить! Табачок-то есть, папаша?

— Натрясу.

Они закурили. Старику, видимо, хотелось еще что-то спросить, он не отходил. Ему нравился этот голубоглазый, простой и смелый, неизвестно откуда взявшийся человек.