Молодость - Савелий Леонов

Октябрев взял его руку; не выпуская, проговорил:

— Назначаю товарища Жердева начальником охраны военного склада. Все запасы оружия — под твою ответственность! Умри на валу, а склад должен уцелеть!

И перевел взгляд на Настю.

— Вот тебе помощница.

Глава сорок пятая

Ефим бешено мчался на передней двуколке. Унтера погоняли лошадей. Из-под копыт в ночную синеву летели искры.

Приближался город.

А перед глазами Ефима неотступно стоял Быстрое, каким он видел военкома в последний раз… Тряслись руки у сына Бритяка. Ведь именно Быстров вызволил его из трибунала после жердевских событий, успокоил, пригласил работать в комиссариате.

Кривясь, Ефим натянул фуражку на лоб. Тяжел и страшен был предсмертный взгляд питерского большевика…

Однако дело сделано. Ефим готовился к нему долго, напрягаясь, точно боевая пружина, сила удара которой зависит от степени сжатия.

К Георгиевской слободе подъехали шагом, чтобы не вызывать подозрений. В сонных улицах ютился мрак, изредка попадались зажженные фонари. Нет, здесь еще не знали об участи отряда Быстрова.

Сквозь тонкие косы плакучих ив блеснули воды Низовки.

— Стой, кто такие? — раздался громкий окрик на мосту.

Но, заметив Ефима во главе обоза, часовой отступил с дороги. Притихшие унтера миновали заставу. Франц, сидевший на последней повозке, слышал, как часовой кому-то говорил:

— Эх, должно, порастрепали наших…

Мокрые, храпящие лошади рывками брали крутой подъем к центру города. Вот и базарная площадь. Показались ярко освещенные окна исполкома.

Ефим вспомнил слова Клепикова:

— Действуй смело! В городе у нас много друзей! Я рассчитываю на помощь Союза офицерства… Будьте моим сигналом к сражению!

«Посмотрим, Октябрев, чей козырь старше», — думал Ефим, выдергивая из кобуры маузер.

Он поймал злобным взглядом окно председательского кабинета, изогнулся, по-звериному готовый к прыжку.

Двуколки остановились.

Ефим соскочил на мостовую, кинулся в парадное. За ним посыпали унтера с винтовками, дюжие и хмельные, сгрудились у входа. Они лезли, толкая друг друга, распирали дверные притолоки, и Ефим живо представил себе, какая резня начнется сейчас в этом доме, во всем городе, в целом уезде…

То же самое подумал и Франц, слезая с повозки. Однако мысли его не отличались бритяковским злорадством. Напротив, мадьяру была чужда подлая затея мятежников… Франц поднял винтовку и выстрелил. Иного способа предупредить людей, которым угрожала гибель, не имелось

Исполком сразу наполнился шумом, беготней. Послышался голос Октябрева:

— Без паники, товарищи! С оружием — ко мне! Октябрев показался у раскрытого окна и швырнул гранату. Возле парадного, в толкотне бандитов, ахнул взрыв.

Бой разгорался внутри здания. Сухо трещали автоматические пистолеты. С лестницы катились клубками схватившиеся врукопашную.

Настя дралась вместе со Степаном. Смертельная опасность поставила их рядом, скрепила давнюю дружбу огнем. Подняв кем-то оброненный карабин, Настя бежала по темной лестнице, и чувствовала близкую поступь Степана, неодолимо-твердого, с наганом в руке.

Мятежники отступали, спотыкаясь о трупы…

— Спасайся, кто может! — орали внизу.

В провал двери глянуло мутное небо. Налетевший ветер гнал дымящиеся облака. Пахнуло сырой прохладой утренней зари.

Город очнулся от забытья. Галопом неслись кавалеристы эскадрона Безбородко. В оконных стеклах отражались вспышки выстрелов. Испуганные горожане гремели ставнями и дверными запорами, чуя беду.

Враг был здесь. Он рассеялся повсюду. За каждым углом, за тумбой, за погасшим фонарем притаилась смерть.

На белом булыжнике мостовой тянул раненый:

— А-а-а-а-а…

Один из налетчиков, перемахнув улицу, с ловкостью кошки вскочил на забор. На нем трепыхалась исполосованная в схватке кожаная тужурка. Он оглянулся, и Настя узнала Ефима.

Глава сорок шестая

Николка остался единственным работником в Бритяковом хозяйстве. На нем лежала обязанность ухода за скотом, охрана двора, риги, ометов и сеновалов. Только амбары предусмотрительная Марфа держала на замке. Проводив к мятежникам Петрака и Ваньку, она окончательно завладела домом. Ни одна поденщица не уходила от нее без слез.

— Погоди, мы вам пропишем свободу! — грозилась Марфа.

Она снабжала мятежников самогоном и пирогами. Кроме Аринки, ей помогала сморщенная, красноглазая старостиха, жена Волчка. В каменной клети они устроили целую винокурню.

После разгрома отряда Быстрова деревня затаилась в ожидании вестей. Ночами люди влезали на крыши, перешептываясь и вздыхая, следили за полыхающими отсветами пожарищ.

Бандитские налеты были внезапны и жестоки. Кулацко-эсеровские головорезы держали население в постоянном страхе.

Жердевцы неохотно вступали в армию мятежников. Голодные, одичавшие от постоянного преследования, они боялись за жен и детей, за покинутые на произвол судьбы хозяйства. Одним из последних сдался Огрехов. Он подошел в поле к отцу, пасшему стадо, и тряхнул нечесаной рыжей бородой.

— Эх, пропадает урожай! Кабы знать, что эдакая напасть… с зеленцой бы сняли!

— Кабы знал, где ушибешься, соломки бы подостлал, — насмешливо отозвался Лукьян, рассматривая Федора, опершегося на вилы-тройчатки.

Он не мог понять, какая сила толкнула Федора на погибель. Не в пример другим сыновьям, рассеянным по чужбине, Федор был домовит, работящ, обременен семьей. На испуг его тоже не возьмешь. Неужели поверил Клепикову?

— Тебя царь-паук и тот не брал на войну упрекнул Лукьян. — Оставил при малых детях! Кто же теперь гонит?

— Я для близиру иду. Одна видимость…

— Сидел в хлебах без видимости, и хорошо.

— До каких же пор сидеть? Пока сумка на боку вырастет?

— Жадность тебя режет, окаянная! — Лукьян засунул руку под зипун и поскреб тощую грудь. — Жадность из человека Иуду сделала! Сам я простой, а народил жадных, и отого пропадает огреховский род!

Федор ушел. А на следующий день проезжавшие через Жердевку раненые мятежники рассказывали, что видели Огрехова в окопах, возле адамовской мельницы.

Спустив лошадей в Феколкин овраг, Николка прислушивался к неясному гулу далекого боя. Непокрытая голова мальчика белела в темноте.

Он оглянулся, привлеченный шорохом шагов, и увидал стоявших позади двух мужиков. За поясами у них блестели топоры.

— Ты, что ли, папаша? — тихо спросил Николка.

— Я, сынок, — прохрипел Тимофей и шагнул ближе. С ним оказался пастух Лукьян. Они сели. Отец предупредил:

— Огня не разводи, и без того жарко…

Николка вынул из-под рубахи пирог, испеченный Марфой для унтеров. Ели молча, настороженно. Пугал свист ветра, полет ночной птицы…

Тимофей скрылся из дома с тех пор, как кулаки пытались захватить Степана. Тревога переплелась в его сердце с ненавистью к людям, травившим сына. Он сразу твердо принял Степанову сторону. Бесчисленные обиды и притеснения поднялись в нем вместе с отеческой гордостью за упрямую и смелую молодежь..

— Беду нашу, Лукьян, город решит, — говорил Тимофей, неторопливо дожовывая корочку на пустых деснах, — ежели кулаком шею сломят, то хлеб успеем собрать. А нет… — И палец его выразительно прошелся по горлу.

Николка лежал под зипуном, сомкнув ресницы. Разговор стариков слышал уже сквозь сон. Мальчишке никогда не удавалось выспаться у Бритяка. И сейчас он, кутаясь в зипун, сразу забылся…

Вдруг его обожгла острая боль.

— Вот тебе, щенок! Когда велено домой приводить? Он очнулся и увидел над собой Марфу с кнутом.

Этим кнутом во время молотьбы погоняли лошадей.

Солнце уже взошло и стояло высоко, озаряя росистое поле, и Николка понял, что проспал. Марфа снова замахнулась, но батрачонок вскочил и неожиданно вырвал кнут из рук Марфы.

— Ты драться? — закричал он, не помня себя от обиды, и с размаху опоясал Марфу пониже поясницы. — Сначала обратай, потом верхом садись… Подлая!

Марфа как-то смешно присела. Крик изумления застрял у нее в горле. Она, крестясь, пробормотала:

— Господи… да этот зарежет!

— И зарежу и сожгу, — пообещал Николка, собирая уздечки и направляясь к лошадям.

Дома злая Марфа помалкивала о столкновении. На гумне стояли две приготовленные повозки: телега, полная свежих пирогов, и дроги с бочкой самогона. Аринка затомилась, ожидая лошадей. Она приказала Николке:

— Запрягай! Поедешь со мной в город.

Николка запряг. Он опасливо косился на Марфу. Кнут держал поблизости, наготове. Идти в избу завтракать отказался.

«Пирогов наемся», — решил он про себя.

Первой тронулась Аринка, сидя на двадцативедерной бочке. Следом заскрипела телега. Николка вслух заметил: