Молодость - Савелий Леонов

Они помолчали.

Жеребец заржал, протяжно и звонко. Быстров шагнул к Степану:

— В случае чего… не забудь о моих ребятишках. Вот питерский адрес,

— О ребятишках не забуду, — заверил Степан. — Только знай: когда зверю приходит смертный час, он бежит прямо, на ловца…

— Скачи!

Глава сорок вторая

Миновав лес, Ефим свернул на неезженный травянистый рубеж. Кое-где среди белевших в темноте зрелых полей уже стояли первые копны хлеба.

То тут, то там выпархивали перепела, трепеща и удаляясь в чуткой тишине.

Ефим рванул повод, Ветер ударил в грудь, засвистел в ушах. Два сопровождавших Бритяка красноармейца отстали.

Вот так он спешил в Жердевку на подавление кулацкого бунта. Тогда казалось, что будущее зависит от какого-то единственного шага, смелого, рассчитанного наверняка… И сейчас Ефим думал о том же.

Что готовит ему жизнь? Он нервничал, дергал коня, бросая его в намет.

С востока набухала грозовая туча. Ветер вздыбил конскую гриву. Зашумела сухим колосом рожь. «А Быстров доверчив!» — удивился Ефим, оглянувшись на красноармейцев.

Но он знал, что это не слабость. Быстров не хотел обидеть своего помощника даже тенью недоверия. Ефим кусал губы…

Впереди зачернели силуэты поздних пешеходов. Лошадь, храпя, насторожилась. Ефим дал шпоры и подъехал к двум женщинам.

— Настя! — Ефим спрыгнул на землю. Он не столько узнал, сколько почувствовал ее приближение. — Ты… в город?

Настя стояла рядом с Матреной, разгоряченная быстрой ходьбой, близкая и чужая. Он впервые увидел ее такой и растерялся. От мимолетной встречи в Жердевке, когда Настя бежала по вспаханному пару, Ефим сохранил чувство приниженности и неясную надежду.

Но сейчас незримо и неотступно между ними находился тот, третий, чье имя не забывалось даже во сне.

— Почему же ночью? — спросил он, лишь бы не молчать.

Женщины переглянулись. Настя сказала:

— Днем твой приятель одних ворон не трогает. Ефим вздрогнул. Неожиданно для себя закричал: — Что-о? Про кого ты?..

— Про Клепикова.

Настя внимательно наблюдала смятение Ефима. И тот почувствовал слабость в коленях… Да, она видела его насквозь.

«Мне всегда с ним было страшно», — думала Настя, замечая недобрую искорку в темных Ефимовых глазах.

Хорошо бы сюда Степана, открытого и прямого. Только ему доверит Настя затаенное сомнение…

— Ладно… потом поговорим, — сухо сказал Ефим, озираясь на сопровождавших его красноармейцев и на Матрену.

Подскочив к лошади, он долго искал ногой стремя. Уже с седла оглянулся:

— Зря, Настя, в город-то… а? Не время теперь.

И ускакал.

Женщины торопливо пошли к большаку. Они молчали всю дорогу. Каждую тревожили свои горечи и заботы, каждую гнала из дома общая беда. Только завидев сверкающий огнями город, Матрена проговорила:

— Слышь, Настюха… испугалась я твоего мужика. Будто зверя встретила среди чиста поля.

— Пронесло, тетка Матрена. О чем толковать?

— Пронесло, а не забывается. Иду вот, и думаю, как они с батей народ обирали, кровь последнюю высасывали. Бывало, в страдную пору попадешь к Бритяку на поденщину — не чаешь вырваться!

— Помню, да к чему сейчас это?

— Прости меня, языкатую, муж он тебе… Но не верю я, что Ефимка за бедняцкую правду идет. Не нашего поля ягода… Рассуди, почему он в отца стрелял?

— За позор мстил, за снохачество…

— Плохо ты знаешь его, Настюха! Волчонок стал волком — и все тут. Уже в гору полез, у военкома на виду пригрелся!

Они пошли дальше. Чутко плыла над землей летняя ночь, задевая синим крылом звездные самоцветы. Никла с тихим шепотом росистая трава под ногой. И Матрена сказала без всякой связи с предыдущим:

— Скоро Степан вернется.

«Зачем я ему нужна такая?» — подумала Настя.

Глава сорок третья

Быстров отдавал последние распоряжения.

— Выступаем по намеченному маршруту… В ружье! — скомандовал он, поднимаясь в седло.

Отряд зашевелился. Заскрипели двуколки, выезжая на дорогу. Строились отделения. Выделенные дозоры пошли вперед.

Быстрое пропускал отряд, остановив коня у края оврага.

— Не рано ли, товарищ военком? — спросил, проезжая на пулеметной двуколке, Терехов.

— Нет, нет… Время, — возразил Быстрое.

Шесть пулеметов, сто двадцать штыков. В сущности, это маловато. У Клепикова во много раз больше сил… Но там банда, а здесь Красная Армия.

Лес померк от набежавших облаков. Шорохи шагов скрадывались разросшимся вдоль дороги кустарником. Глухо стучали подковы коней о сухую глину.

Вдруг где-то, совсем рядом, треснул выстрел, и громкие крики послышались с разных сторон…

Быстров поскакал вперед, обгоняя заметавшийся на дне оврага, как в ловушке, отряд. Вверху, над обрывом, справа и слева сверкали выстрелы.

— Огонь! — командовал военком. — Терехов, черт! Где пулеметы? Огонь по кулацкой засаде!

Пулеметы строчили, срывая с веток листву. Бойцы лезли на откосы, хватаясь в темноте за обнаженные весенними оползнями корневища, срывались и снова лезли. На них скатывались пьяные унтера, разряжая обрезы, яростно взмахивая тусклыми, в ржавчине и сале, штыками.

Слышались удары прикладов, с крехтом, с придыханием… Началась рукопашная.

— За мной, товарищи! — Быстрое повернул коня назад и выстрелом из карабина свалил бородача, чуть не посадившего его на вилы.

Унтера кидались на военкома, хватали за стремена. Быстров вымахнул на крутой чистый холм и осадил коня. Но жеребец покачнулся, тяжело припал на колени и затем всем туловищем грохнулся о землю.

— За мной! — снова крикнул Быстров, задержавшись возле убитого коня и расстреливая в упор бандитов, которые выскакивали на него из темноты. — Терехов, сюда! Уводи людей с дороги, спасай пулеметы!

Но Терехов был на другом конце оврага в самой гуще боя, и не слышал голоса военкома. Ему удалось в отчаянной рукопашной схватке отстоять два пулемета, и теперь Костик с москвичом Шуряковым, недавно вступившим в отряд, косили мятежников, помогая товарищам вырываться из окружения.

— Давай, ребята, лупи по склону! — указывал Терехов пулеметчикам, перебегая от бугорка к бугорку, с винтовкой наперевес. — Лупи по кустам! Только бы выбраться из этой мышеловки!

Кулацкие силы непрерывно прибывали из Осиновки, и Терехов торопился. Он опасался, что кончатся патроны и придется грудью проламывать себе путь. Оглядываясь на дно оврага, Терехов видел, как бой разделился на несколько изолированных друг от друга очагов, сверкавших в темноте пачками выстрелов. Слышались крики и лязг металла. Где-то там сражается военком? Кто стоит рядом с ним в этот смертный час?

— Неожиданно на дороге со стороны Осиповки показалась группа кавалеристов. Передний на сером коне, взмахнул клинком:

— Хлопцы, рубай черных, в свитках! То же куркули напали на военкома! Рубай, щоб воны сказились!

И командир кавэскадрона Безбородко врезался на полном галопе в темный поток мятежников, закрывавший выезд из оврага. Следом неслись его всадники, расширяя коридор. Звон клинков и храп коней слились с воплями порубанных и раздавленных бандитов.

Этим моментом и воспользовался Терехов, чтобы выскользнуть со своими людьми из гибельного круга. Но здесь, на поляне, он тотчас вспомнил о военкоме и скомандовал:

— В цепь! За мной, в атаку! Ура!

— У-р-р-ра-а! — подхватили красноармейцы и, щелкая затворами, выставив перед собой штыки, побежали обратно — на помощь Быстрову.

Только не рассчитал Терехов своего удара по врагу. Не спешило к нему военное счастье. Бандиты отогнали неистовой пальбой конников Безбородко и ринулись в контратаку. На дороге уже перестали сверкать выстрелы — там все было кончено.

Терехов отступал в поле. Утомленные бойцы несли раненых товарищей. Потный и злой Костик молча катил пулемет без лент. Позади слышался торжествующий рев… Мятежники спешили на крутизну холма, где до последней минуты дрался военком.

К группе обезоруженных красноармейцев подъехал Ефим вместе с Клепиковым и Гагариным. На серебристой от лунного сияния поляне лежал в темной крови жеребец. Быстрова, истерзанного и страшного, без фуражки, держали за руки Глебка и Петрак.

Его поставили спиной к молодой березе. Шеренга унтеров с винтовками выстроилась напротив.

— Постой! — закричал военком, вырываясь. — Дай мне увидеть предателя, труса!

Ефим съежился холодея… Такой встречи он не ожидал. Быстрое смотрел на него, прямой и высокий. Вот она — смерть… Долго и трудно шел питерский литейщик по жизненным проселкам к этой тоненькой березке, за терянной средь глухого Черноземья. Много людей, добрых и злых, попадалось на пути, а вот своего палача не распознал.