Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

— Что знаешь, то и рассказывай, — терпеливо сказала Йилдыз. «А то я встану и уйду», повисло не сказанное, но отчётливо подразумеваемое продолжение.

Елена собралась и начала рассказывать.

Пересказывать чужую историю на чужом языке чужому человеку — такого опыта у неё ещё никогда не было. Она чувствовала себя точно в битве, где каждое с трудом подобранное слово было как пролетевшая в опасной близости стрела. Каждый раз, когда слушательница хмурилась и просила уточнений, это была стрела, попавшая в цель — в самую середину её, Елены, самолюбия. К финалу она чувствовала себя истыканной, как мишень. Тем не менее, ей удалось в общем объяснить, как она встретила Светку, что от неё узнала и что рассказала ей.

— Мы шли сюда, но сели не на тот автобус. Вышли, чтобы найти долмуш, и тогда на нас напала эта девочка.

Йилдыз подняла брови в почти театральном выражении удивления:

— «Напала!» Среди бела дня, среди людей, вот так?

— Нет, нет! — Елена вздохнула, — Света за ней побежала… — Тут до неё вдруг дошел смысл всей этой истории с часами. — Девчонка сняла с неё часы! — Она похлопала себя по левому запястью, — Подкралась и расстегнула браслет! Но так, чтобы Света заметила, конечно. И побежала оттуда… Побежала за дома, во двор, туда, где нет людей…

— Естественно, — Йилдыз покривилась, словно горькое в рот попало, — Какая дура будет работать при свидетелях! Увела и там толкнула.

— Но она не рассчитала, что я побегу следом.

— Если вы познакомились только вчера, они могли это пропустить. Им нет необходимости круглосуточно следить, поскольку у них есть и стражница.

— Кто это?

— Стражница? — Йилдыз использовала странное слово watchess, — Это женщина, которая чувствует таких, как мы. Она сама не может перемещаться или перемещать других… обычно. Хотя, твоя наставница — Соня — может. Редкий случай, — Йилдыз качнула головой, — Нам всем повезло, что она достаточно далеко от нас.

Елене стало не по себе. Соня совершенно не показалась ей опасной тогда, больше года назад, когда они сидели в светлой пахнущей кошками комнате, пили кофе и разговаривали о невозможном. Нет, надо говорить — о маловероятном. Необычном. Редком. Они обе были редкостью до сего дня. «Точнее, я думала, что были».

— Она сказала, что таким, как мы, нельзя встречаться. Нельзя находиться рядом, общаться или проводить какие-то опыты, иначе может случиться что-то опасное.

— Да-а-а? — Лицо Йилдыз словно засияло нехорошим оживлением, глаза сделались злющие, но весёлые, так что Елене захотелось отодвинуться от стола подальше. А то и вовсе выйти от греха. Жаль, нельзя.

— И что же должно произойти, а? — Йилдыз подалась вперёд, опершись подбородком о запястье и сверля Елену взглядом, — Рассказала она? Объяснила она тебе, что случится?

Елена покачала головой, чувствуя совершенно нехарактерное для себя замешательство. Словно воображаемые стрелы, которыми было утыкано её эго, кто-то поджёг. Так потерянно она себя не чувствовала уже очень давно.

— Отлично, — Йилдыз откинулась обратно в своё суперкресло, опустила руку куда-то, видимо, под столешницу или в один из ящиков, чем-то пошуршала, чем-то хлопнула. Бросила на стол пачку сигарет и зажигалку, протянула руку к окну, взялась за ручку фрамуги, вдруг замерла. Сказала сама себе:

— А эту вторую старуха не увидела? Или нарочно не стала трогать? — подняла взгляд на Елену, — Странные дела… Ведь твоя подружка так фонит, что сейчас тебя рядом просто не видно.

Елена, которая бездумно наблюдала за этими неугомонными красивыми руками, вздрогнула и ответила:

— Когда я ей позвонила, Соня очень удивилась. Несколько раз спрашивала — что? Как её зовут? Точно именно так? Сколько лет? — Как будто поверить не могла.

— Ещё бы, — буркнула Йилдыз, наконец открывая высокую фрамугу на проветривание, — Такая большая рыба мимо сети!

Она вытащила из пачки сигарету (и не подумав предложить собеседнице), закурила, хмурясь, выдохнула дым. У Елены аж в груди защемило. Женщина напротив даже курила так, как будто её снимали на камеру. Нет, как будто её УЖЕ сняли, смонтировали дубли и теперь показывали идеально вылизанный эпизод. Слова про большую рыбу почти прошли мимо её сознания. Никак они не монтировались с невзрачной угловатой фигурой в потрёпанной одежде. Елена вдруг подумала — а может, и к чёрту? Она не нанималась пасти несуразных безмозглых девиц, ищущих приключения на свою задницу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Что с ней сделают? — спросила она неохотно.

— С ней — ничего, — ответила Йилдыз. — Важнее другое. Что она сделает с нами.

Елена вспомнила про свои горящие стрелы — кажется, все эти образы потеряли смысл. Она уже не чувствовала себя глупой, речь не шла о её уме, навыках или манерах. Речь шла о том, внезапно осознала она, что происходящее было совершенно перпендикулярно плоскости всего её жизненного опыта. Её представления о людях, о должном и возможном тут не годились, не работали. Её былая убежденность в том, что, надев на руку браслет с бабочкой, она навсегда оставила позади пару странных нелепых эпизодов, была предельно далека от реальности. Стало даже не то, чтобы страшно, но как-то неуютно и… как-то устало.

— Почему я здесь? — спросила она, — Почему я не могу просто не участвовать в этом? Почему она именно ко мне подошла вчера?

Йилдыз посмотрела на окурок, на котором алый огонёк почти подошёл к фильтру. Протянула руку и выкинула его в щель фрамуги, даже не затушив. Закрыла окно, повернулась к Елене и сказала:

— Потому что есть действия и последствия. И вероятности, конечно.

— Что же я сделала? — Елена не слишком надеялась на объяснения, но очень хотела бы их получить. Хоть какие-то.

Йилдыз ответила неожиданно дружелюбно:

— Ты приехала отдыхать в город, который является самым большим в мире магнитом для нас. Для всех нас, будь то путешественницы, толкательницы или стражницы.

— А те, кто закрывают? — почему-то ей непременно надо было это уточнить.

— Те, кто закрывают, — Йилдыз улыбнулась широко и радостно, и это так странно было на фоне всего их безумного разговора, — Тех, кто закрывают, уже века три не появлялось. Так что об этом можешь не беспокоиться.

Глава 32.

Всю свою сознательную жизнь Светка рисовала или читала. В детстве она увидела в каком-то фильме, как герой кладёт блокнот под подушку, чтобы записывать с утра сны и мысли, которые приходили ночью. Ей тогда так понравилась идея, что она тоже стала класть под подушку блокнот и карандаш в надежде, что сможет нарисовать что-то из сна, пока не забыла. И рисовала несколько дней, выводила какие-то закорючки, подписывала слова, пытаясь успеть между звоном будильника и минутой, когда из кухни придёт мать, со скрипом откроет дверь и поинтересуется, намерена ли дочь идти сегодня в школу.

Потом пришла суббота, и пока Светка наводила порядок в ящиках стола, мать сдергивала бельё с её кровати. Блокнот полетел на пол, за ним — карандаш, а в следующие пятнадцать минут Светка получала качественный заряд воспитания на тему того, что постель — это не помойка, посторонним предметам там делать нечего, вот, пожалуйста, на наволочке следы от грифеля, тебе не надоело быть поросёнком… — и так далее, и тому подобное.

Она ничего не стала объяснять, это было бесполезно. Мать всегда считала её существом злонамеренным и докучным; ничего из того, что она делала, не могло быть хорошо. Даже вполне ровная учёба на «четвёрки» удостаивалась насмешливо-презрительного объяснения «выезжает на хорошей памяти». Поэтому она просто убрала блокнот в стол, решив, что найдет для вдохновения другое время. Для чтения же нашла, говорила она себе.

Читала Светка по большей части в школе, на уроках. В некоторых классах были отличные парты с полкой под столешницей, на которую можно было положить открытую книгу и, чуть отодвинувшись вместе со стулом, читать хоть весь урок. Для учителя девочка на задней парте, сосредоточенно смотрящая вниз, примерно в учебник, выглядит вполне обычно. Так она перечитала всего Джека Лондона и большую часть Жюля Верна в пятом классе, например.