Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

С рисованием было сложнее. Можно было рисовать в трамвае по дороге в школу и обратно. Можно было рисовать дома, пока взрослых нет. Иногда можно было рисовать на перемене, но это было в меру опасно, потому что в пролетарско-гопнической школе, куда её перевели после переезда, таланты не ценили. «Ты чё, типа, художник?» — начинали они. «Ну-ка, дай быра позырю», — и привет, тетрадка вернётся в лучшем случае мятой и рваной, или не вернётся вообще.

Но потом был универ и тёмные годы страха, и вот тогда она привыкла рисовать практически постоянно. В заднем кармане любых штанов у неё всегда были маленькие нелинованные блокноты, самые дешёвые из возможных, и огрызок карандаша, а за хлястик для пояса на боку она цепляла шариковую ручку. В квартире у Сашки, где она жила, везде лежали листы желтоватой писчей бумаги с зарисовками, раскадровками комиксов, просто абстрактными каракулями. В промежутке между Сашкой, когда Светка пыталась справиться с собой и своей жизнью, количество рисунков уменьшилось, зато выросло их качество — спасибо училищу, но в большей степени даже возможности рисовать на заказ. Несмотря на это, у неё в голове всегда как-то по отдельности существовало «правильное» рисование (то есть, настоящие, законченные и кому-то нужные иллюстрации) и то, что она делала всё остальное время.

Начинала утро с быстрого наброска стула, с которого свисает небрежно брошенная майка и почти сползшие джинсы.

Занимала время в автобусе скетчами лиц, рук, ног, сумок, набросками детей и взрослых с пририсованными «баллонами» реплик.

Выкидывала из головы лишние мысли, заполняя очередной лист бумаги линиями и точками, собирая композиции из абстрактных фигур или реальных предметов.

Проводила часы на скамейке в парке, пытаясь ухватить силуэты голубей, клюющих хлеб на дорожке, или бегунов, делающих круг за кругом по тропинкам среди деревьев, или людей с собаками и детскими колясками.

Блокноты и стопки бумаги копились, и как-то раз Светка спросила Горгону, не хочет ли она пойти вместе ночью на косу и устроить небольшой костёр. Горгона посмотрела на неё как на ненормальную и ответила: «Ты можешь принести свой архив (серьёзно, она сказала «архив») и хранить у меня».

Две больших коробки со всем этим добром.

Ранним летним утром Светка лежала на чужом диване, в чужом доме, в чужой стране, и у неё под рукой не было даже блокнота, чтобы набросать высокие стебли какого-то суккулента, широко разросшегося в старом глиняном горшке на подоконнике.

Две больших коробки с изрисованной бумагой, и Горгона, и Сашка, и бог знает сколько ещё разных фрагментов её жизни были где-то там, очень далеко. А она лежала и не знала даже, где её рюкзак с одеждой, дорожным скетчбуком и остатками денег. А ведь всего-то пара недель прошла. Чуть кольнуло чувством вины, но она уже научилась справляться с ним одним небольшим усилием. Они все сами от меня отказались, напомнила Светка себе.

Надо было бы встать. Так светло, и с улицы слышно шум городского транспорта, и из другой части квартиры тянет запахом жареного. Но как только она встанет, окажется, что снова надо выслушивать что-то бредовое, понимать что-то непонятное и бояться чего-то необъяснимого. Она закрыла глаза, повернулась на бок и сунула руку под подушку. Пальцы ткнулись в какую-то твёрдую кромку. Девушка приподнялась, стащила подушку с места и увидела свой скетчбук — толстенькую синюю книжку в твёрдом переплёте, перетянутую черной резинкой, под которую была просунута по верхнему обрезу черная гелевая ручка. Довольно дорогой прошитый блокнот, который она в припадке «пропади оно пропадом» настроения купила после первого удачного скачка, оказавшись в Самаре.

Чувствуя неожиданную и неуместную радость, она уселась на диване, поджав ноги, сняла с книжки резинку и открыла на последнем использованном развороте. Там был вид какой-то стамбульской мечети. Да, это то, что она позавчера рисовала, стоя на Галатском мосту вечером. Ветер, чайки, за спиной проходит трамвай, постукивая и скрежеща. Светка перелистнула страницу, сняла с ручки колпачок и начала рисовать окно, горшок, разросшийся суккулент, пару пустых банок рядом. Штрихи и точки. Изогнутые линии и прямые. Время перестаёт существовать, нет никаких проблем, никакого прошлого и никакого будущего, только линии и точки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наконец можно закончить. Свет из окна, тень, отростки цветка и шероховатость горшка, блики на банках, и больше нечего добавить. Она поняла, что как обычно ссутулилась буквой зю, и у неё ужасно затекла шея. Светка положила блокнот разворотом вверх и прижала с краю коленом, чтобы досох рисунок — гелевая ручка здорово смазывается — а сама попыталась выпрямиться и покрутить головой.

Оказывается, рядом с ней стояла Акса. От неожиданности она дернулась и издала невнятный звук. Акса тоже ойкнула и сделала шаг назад, но тут же вернулась в своё обычное скучающе-язвительное настроение и заявила:

— Это ты такая, как это, художница!

Светка захлопнула скетчбук и ответила:

— Да, и что?

— Ничего, — Акса сложно пожала плечами, словно отлепляя от спины майку, — Давай wakeup, мама сказала — думать решать, что делать дальше.

Кухня в этой квартире была замечательная. Большая квадратная комната, стены которой были сплошь покрыты синей и белой плиткой. Среди обычных плиток кое-где встречались расписные, точь-в-точь как во двоце Топкапы, покрытые сложными узорами в виде тюльпанов, гвоздик, свитых вместе стеблей или абстрактных завитушек. Над мойкой красовалась плитка с завитками волн и тремя кораблями под косыми алыми парусами. Светка засмотрелась на роспись и пришла в себя только от тычка между лопаток: Аксе надоело ждать в коридоре, и мелкая нахалка впихнула её в кухню.

На столе ждали тарелки с яичницей, сыром, булочками и розетки с джемом. Акса подтолкнула Светку к ближайшему стулу:

— Садись, давай, это… Breakfast.

Светка села, подошла от плиты Ёзге с дымящейся джезвой, разлила по чашкам кофе — себе и гостье. Перед Аксой стоял высокий стакан, кажется, с газировкой.

Слева пустовал ещё один стул. Ёзге, садясь напротив, вдруг гаркнула во весь голос:

— Кара!

Где-то в другой части квартиры что-то упало, а потом визгливый девчоночий голос завопил в ответ неразборчиво.

Неожиданно Акса тоже что-то завопила по-турецки, и следующие пару минут женщина и два подростка переругивались, ничуть не смущаясь присутствием посторонней. И то правда, она ни слова не понимала, чего бы им смущаться. И, к слову, Светка что-то не заметила, чтобы невидимый член этого скандального трио заикался.

Наконец, в коридоре зашаркали шаги и на соседний стул упала ещё одна тощая загорелая девица. Кара и Акса были очень похожи, но стоило им оказаться рядом, и Светка поняла, что больше никогда их не спутает. Акса была капризной, вела себя вызывающе, но выглядела жизнерадостной и самоуверенной. Кара же совершенно точно ни жизнерадостной, ни уверенной не была. На ней были надеты совершенно неуместные для летнего утра вещи — черные джинсы, черная футболка с длинными рукавами и чёрная головная повязка, отодвигающая со лба её тяжелые густые волосы. Сейчас было понятно, что это девочка, но убери это каре под кепку — и сутулая худая фигурка будет выглядеть совершенно по-пацански.

— Hello, — сказала Светка, — Where is my watch?

Кара покосилась на неё, молча отобрала у сестры стакан с колой и принялась наворачивать свою порцию яичницы, не обращая ни на кого внимания.

— Я тебе объяснил уже, — Акса встала, полезла на полку за другим стаканом, — Эта, она говорит плохо.

— А пять минут назад орала ничего так, — сказала Светка язвительно.

— Орала, и что, все свои. Тут пришла — ты сидишь, — Акса налила себе колы и вернулась за стол, — И не твоё дело вообще. Хватилась за свои часы, — она вонзила вилку в яичницу, — Тебе про свою голову надо думать.

— Shut up, girls, — беззлобно сказала Ёзге, — Breakfast first, then we’ll speak.

И правда. Светка принялась за свою порцию, съела и яичницу, и сыр, и булочкой подобрала остатки с тарелки. А ещё одну булочку намазала джемом и съела с кофе. У неё не было ни малейших причин отказываться от еды — кто его знает, что там дальше и когда она в следующий раз нормально поест.