Красная Страна - Джо Аберкромби

— Что каково? — спросила Голди, трогая поводья.

— Быть актером. Подниматься на сцену перед публикой и все такое. — Однажды она видела каких-то актеров. Мать и отец взяли ее с собой. Перед тем, как они умерли. Конечно перед тем. Не актеры из большого города, но все же. Она хлопала, пока не заболели руки.

Голди убрала выскочивший локон обратно под потрепанную шляпку.

— Разве ты не играешь роль, каждый раз, когда с клиентом?

— Не совсем то же самое, разве нет?

— Публики меньше, а во всем остальном разница не большая. — Было слышно, как Наджис с одним из старых кузенов Джентили стонет в конце фургона. — Покажешь, что нравится, и возможно получишь чаевые. — Во всяком случае, был шанс, что так быстрее закончится. Это тоже хорошо.

— Никогда не была сильна в притворстве, — пробормотала Саллит. Как бы то ни было, не притворялась, что это ей нравится. Разве что притвориться, что ее там вовсе не было.

— Речь не всегда о ебле. Не всегда. Не только о ебле, в любом случае. — Голди многое повидала. Она была чертовски практична. Саллит хотела бы быть такой практичной. Может и будет. — Просто относись к ним, словно они что-то из себя представляют. Это все, чего они хотят, нет?

— Полагаю. — Саллит хотела бы, чтобы к ней так относились, а не как сейчас. Люди смотрели на нее и видели лишь шлюху. Она бы удивилась, если б кто-нибудь в Сообществе знал ее имя. Чувств меньше, чем к корове, и стоит меньше. Что бы подумали ее родители о том, что их девочка шлюха? Но они потеряли авторитет, когда умерли, и было похоже, что Саллит потеряла его тоже. Она догадывалась, что бывает и хуже.

— Просто выживание. Вот как надо на это смотреть. Ты молода, милочка. У тебя есть время поработать. — Сука с течкой бежала вдоль колонны, и стая из дюжины или больше псов всех форм и размеров с надеждой скакали следом. — Таков мир, — сказала Голди, глядя, как они пробегают. — Напрягись, поработай, и можешь выйти богатой. Во всяком случае, достаточно богатой, чтобы с комфортом уйти на пенсию. Вот это мечта.

— Это? — Для Саллит звучало как довольно хреновая мечта. За неимением худшей.

— Сейчас не много работы, да, но когда прибудем в Криз, увидишь, деньги потекут. Ланклан знает, что почем, не волнуйся на этот счет.

Все хотели попасть в Криз. Просыпаясь, они говорили о маршруте, спрашивали Свита, сколько миль они уже проехали, сколько еще осталось, считая их, как дни тяжелого приговора. Но Саллит это место внушало ужас. Иногда Ланклан говорил о том, как много там одиноких мужчин, с горящими глазами, и как у них будет пятьдесят клиентов за день, будто об этом можно только мечтать. Для Саллит это звучало как ад. Иногда ей не очень нравился Ланклан, но Голди говорила, что как сутенер он был нормальным.

Визги Наджис достигли апогея, который стало невозможно игнорировать.

— Сколько осталось ехать? — спросила Саллит, пытаясь заглушить их разговором.

Голди нахмурилась, глядя на горизонт.

— Много земли и много рек.

— Это ты говорила недели назад.

— Это было правда тогда, и это правда сейчас. Не волнуйся, милочка. Даб Свит приведет нас туда.

Саллит надеялась, что не приведет. Она надеялась, старый скаут проведет их по огромному кругу обратно в Новый Кельн, и ее мать и отец улыбнутся ей из дверей старого дома. Это было все, чего она хотела. Но они умерли от лихорадки, и здесь, в огромной пустоте было не место мечтам. Она глубоко вздохнула, вытерла нос, убедившись, что не заплачет. В конце концов, это было не честно. Слезы ей не помогали, не так ли?

— Старый добрый Даб Свит. — Голди дернула поводья и цокнула волам. — Слышала, он никогда в жизни не заблудился.

— Значит, не заблудились, — сказала Плачущая Скала.

Свит отвел глаза от приближающегося всадника, чтобы покоситься на нее, сидящую наверху одной из сломанных стен; позади нее садилось солнце, она качала свободной ногой, тот старый флаг был снят с ее головы, и ее волосы, серебристые, все еще с несколькими золотыми полосами, были развернуты по всей длине.

— Когда это ты думала, что я заблудился?

— Когда меня нет рядом, чтобы указать путь.

Он с сожалением ухмыльнулся на это. Лишь пару раз в эту поездку ему требовалось ускользнуть в темноте в ясную ночь, чтобы повозиться со своей астролябией и взять правильное направление. Он выиграл в карты ее у ушедшего на пенсию капитана, и она доказала свою чертовскую полезность за эти годы. Иногда быть на равнинах, это как на море. Ничего кроме неба, и горизонта, и чертова стонущего груза. Нужна уловка-другая чтобы соответствовать легенде.

Бурый медведь? Он убил его копьем, а не голыми руками, и тот был старый, медлительный и не особо большой. Но это был медведь, и он его убил, ладно. Почему народ не удовлетворится этим? Даб Свит убил медведя! Но нет, им надо нарисовать картину, все невероятней с каждым пересказом — голыми руками, потом спасал женщину, потом там было три медведя — пока он сам не становился лишь разочарованием рядом с ней. Он прислонился спиной к сломанной колонне, сложив руки, и с неприятным, неприятным чувством в животе смотрел, как галопом приближается всадник, без седла, на манер духов.

— Кто сделал меня таким охуенно восхитительным? — пробормотал он. — Уж точно не я.

— Хм, — сказала Плачущая Скала.

— Никогда в жизни у меня не было возвышенных мотивов.

— Ух.

Было время, он слышал истории о Дабе Свите, совал пальцы за ремень и задирал нос, обманывая себя, что такой его жизнь и была. Но годы шли так же трудно, как всегда; у него их оставалось все меньше, а историй было больше, пока они не стали историями о человеке, которого он никогда не встречал, добившемся того, на что он никогда и не мечтал замахнуться. Иногда они вызывали осколки воспоминаний о сумасшедших и отчаянных боях, или о скучных путешествиях в никуда, или об иссушающих поездках в холоде и голоде, и он тряс головой и удивлялся, что за ебаная алхимия превратила эти эпизоды обычной неизбежности в благородные приключения.

— Что получили они? — спросил он. — Кучу историй, чтобы развесить уши. Что получил я? Ничего из того, с чем можно уйти на пенсию, это уж точно. Только изношенное седло, и мешок чужой лжи.

— Ух, — сказала Плачущая Скала, будто это был естественный порядок вещей.

— Не честно. Просто не честно.

— Почему должно быть честно?

Он согласно проворчал. Он больше не старел. Он был старым. Его ноги болели, когда он просыпался, и грудь болела, когда ложился, и холод пробирался вглубь него, и он смотрел на дни позади и видел, насколько их было больше, чем тех, что впереди. У него не было представления, сколько еще ночей он сможет спать под безжалостным небом, но люди все еще смотрели на него с благоговением, словно он был сам великий Иувин. И если б это привело к реальной выгоде, он смог бы утихомирить бурю или уничтожить духов молнией из задницы. У него не было молний, не у него, и иногда после разговора с Маджудом и игры этой роли — все-знает-и-никогда-не-увиливает — лучше, чем сам Иозив Лестек смог бы сыграть, он взбирался на лошадь, и его руки дрожали, в глазах было темно, и он говорил Плачущей Скале:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});