Сшитое сердце - Кароль Мартинез

шаткого насеста, обращаясь к угрюмой улице.

Какая победа! Они провозгласили деревню свободной коммуной. Крестьяне погибли не напрасно, и надо держаться, организовать оборону этого священного места!

Остатки группы Сальвадора разместили свой штаб в одном из залов мэрии, который пощадил пожар, и теперь обсуждали дальнейшие действия, поскольку было очевидно, что притворно либеральное правительство Сагасты, даже если оно установило всеобщее избирательное право для мужчин и разрешило существование всех партий, не позволит им вот так взять на себя управление коммуной. Армия точно прибудет сюда! Власти не поскупятся и пришлют не меньше пятисот человек, чтобы подавить восстание, пока оно не охватило весь регион, перекидываясь из деревни в деревню до самой Гренады, а там полыхнет и весь юг страны.

Одной только песней полки не победить. Повстанцы собрали все, что могли: охотничьи ружья землевладельцев, оружие гражданской гвардии, боеприпасы, порох. Все должны научиться этим пользоваться – на этот раз ярости и вил будет недостаточно.

Сколько времени у них осталось, чтобы подготовиться к обороне? Они не имели ни малейшего представления. Детям поручат нести караул, спрятавшись на деревьях, в кустах, и они подадут сигнал, как только заметят на дорогах движение.

Вставал и другой вопрос: что делать с теми, кто занял гасиенды и наслаждался роскошью покойников, спал на их шелковых простынях и ласкал еще не остывшие тела их жен? Как вернуть этих заблудших, зараженных неистовством прошлой ночи, на путь разума?

Хуан организовал в деревне работы по расчистке. Улицы следовало убрать, мертвецов – похоронить.

Шили саваны, сожалея о священнике и о разоренной церкви. Скудные речи анархистов-оборванцев не шли ни в какое сравнение с пышностью католических обрядов, анархисты не сулили павшим никакой загробной жизни! Прощание становилось окончательным и жалким. Тела, завернутые в знамена, скатерти или занавески из уцелевших общественных зданий, заталкивали в наскоро вырытые рвы. Как дорого обошлась эта свобода! Из санитарных соображений похоронили также гвардейцев, священника, местных богачей, знать и чиновников и, чтобы убрать пятна крови, уже частично выпитые землей и сожженные солнцем, разворошили пыль на дорогах и на главной площади, которую переименовали в площадь Надежды – plaza de la Esperanza – в честь событий в Херес-де-ла-Фронтера.

Балкон заскрипел, когда Хуан в свой черед принялся вещать об этой доброй красной и тучной земле, которую богачи из поколения в поколение кормили истощенными трупами, об этой удобренной мертвецами почве, веками орошавшейся крестьянскими потом и кровью и отныне принадлежавшей всем. Каждый получит свою долю. Но он упирал и на другое – откроют школу, где дети и взрослые научатся читать и писать…

Хуан бесновался перед почти обезлюдевшей улицей, драл глотку, вопил о надежде на будущее, но его слушали лишь несколько безучастных прохожих, равнодушно глядя, как он размахивает руками, взгромоздившись на шаткий выступ.

И тут балкон рухнул.

Страх

– Его нельзя перевозить! – объявил Эухенио. – Ваш Сальвадор не может двигаться, да и не только он! Мы пока останемся в горах. Говоришь, я нужен раненым внизу? Но мне хватает работы здесь, с теми, кого принесли в лагерь. Парней, которых надо лечить, у меня более чем достаточно! Не говоря уж о том, куда вы их засунули. Эта пещера будет похуже монастырской трапезной! На меня одного с двумя бабами и кучей детей – полтора десятка искалеченных бедолаг. Возьмите с собой Бланку, она многое умеет. Или швею – она творит чудеса! А я в деревню больше не сунусь. И, раз уж об этом зашла речь, лучше не сообщать людям внизу о том, что я здесь. Того и гляди свалят на меня пропажу трех малышей год назад… Ваши крестьяне жаждут крови, а я знаю, какие слухи ходили тут насчет меня… Так что я остаюсь здесь. Разумеется, надо будет пополнить припасы. У графини имелась коллекция всевозможных растительных экстрактов, я не прочь на нее взглянуть. Надеюсь, старая карга померла?

– Ее тела не нашли, – ответил Мануэль, который был на посылках у Хуана, поселившегося в деревне. – Говорят, слуги помогли ей бежать.

– Как же так! Ваши повстанцы упустили самого заклятого врага народа? – возмутился врачеватель. – Хотите знать мое мнение? Ваша революция провалилась! Крохотный гарнизон гражданской гвардии, заурядный капитан, звезд с неба не хватавший, да несколько вполне безобидных обывателей – а крупная рыба ушла из сетей! Как бы там ни было, я пока что с места не сдвинусь! Армия вскоре снова займет вашу паршивую коммуну, а я предпочитаю держаться подальше от сражений. Но ты все-таки скажи Хуану, что Сальвадор спасен. Как только швея покончит со своими молитвами, ты сможешь с ним поговорить. Он один в своей пещерке. Тебе не кажется, что дальше ехать некуда – последователя Бакунина ставят на ноги святые и призрачные тени? Да еще эти проклятые твари украли у меня записную книжку! Вашей революции придется так или иначе мне за это заплатить! И чем раньше, тем лучше!

Всех раненных во вчерашних боях мятежников, за исключением Сальвадора, устроили прямо на земле в самой большой из пещер на склоне горы. Когда Мануэль приблизился к громадному провалу, ему показалось, будто стонут не раненые, а сами камни.

Нырнув в пещеру, он словно оказался в аду: то, что было слышно снаружи, не шло ни в какое сравнение с оглушительным шумом, царившим в гигантской пещере. Под сырыми сводами созданного самой природой собора заунывно выпевал орга́н скорбей, стоны раненых и завывания ветра сливались в устрашающую симфонию, в которой находила свое место каждая капля воды, сочившаяся по монументальным сталактитам. Пламя нескольких факелов, дрожавшее от ледяного дыхания, лишь усугубляло мрачную обстановку, в которой агонизировали его товарищи.

Мануэль долго стоял в замешательстве, разглядывая преддверие геенны, этот кошмар из тьмы и камня, где несчастные обреченные ожидали, когда перед ними распахнутся врата царства мертвых. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, навеваемых этим дантовским зрелищем, он сосредоточился на собственном дыхании, вслушался, как бьется сердце, – ему нужно было убедиться, что он все еще жив, и лишь тогда он сумел совладать со страхом.

Он обошел друзей, тихо поговорил с каждым, выслушал признания, коснулся слипшихся волос умирающих, поблагодарил Бланку. Повитуха, выбиваясь из сил, мыла, перевязывала, облегчала страдания и утешала тех, кого еще вчера не знала. За несколько месяцев скитаний старая цыганка исхудала, но неспешные движения и тяжелая походка крупной женщины остались прежними. Эта стойкая память тела, неспособного воспринимать себя худым, создавала обманчивое впечатление полноты.

– Ни зги не видать, – ворчала Бланка, снуя между лежащими или сидящими, привалившись к сырым стенам, телами. – Вы собрали их здесь, а