Сшитое сердце - Кароль Мартинез

– они видели в этой девочке главу восстания. Анхела же рвалась к маме, им надо продолжать путь! А дурачок раскачивался и хохотал во все горло среди умирающих, шлепая по крови, перешагивая через тела, и в конце концов ввалился в казарму следом за своими товарищами, все еще беззвучно орущими песню, что увлекала их за собой.

Только глубокой ночью Анхелу, с головы до ног перепачканную кровью сражавшихся, дрожащую всем телом, измученную, вырвали из рук полоумного старого весельчака. На ней не было ни царапины, но после участия в этой битве нижнюю губу у нее чуть перекосило, и отныне выражение грусти рассеивалось, лишь когда Анхела заливалась смехом.

Женщины отвели ее к матери, которая металась по охваченным мятежом улицам, выкрикивая ее имя.

Повсюду горели костры, в осеннем воздухе пахло кровью. Под вопли раненых выпотрошили церковь и священника, и, захмелев от резни, крестьяне с факелами и ружьями потянулись к гасиендам. Большую часть тех, кого помещики отправили за подмогой, перебили как кроликов. Каждый чувствовал, что эта ночь – расплата за вековые страдания, что все возможное зло должно свершиться до рассвета в уплату по всем счетам, потому что другой ночи у них не будет. Завтра же явится армия, надо будет снова сражаться и умирать.

– Я тоже узнал поющий голос, – сказал Мануэль, чтобы заставить Сальвадора замолчать. – Девочка пришла с той стороны сьерры, из Сантавелы, вместе с женщиной, которая говорит, будто притащила оттуда свою тележку.

– Нет ли у этой женщины сына с красными волосами? – спросила Бланка.

– Он сидел в тележке, а позади него сидела маленькая сияющая девочка с глазами цветы соломы.

– Да это же швея! Вот кто может заштопать ему лицо. Надо послать за ней… Мануэль! Если хочешь, чтобы Сальвадор остался в живых, найди эту чужачку. Лишь она сможет зашить его как следует. Только побыстрее, он распадается на глазах!

Мир не нравился Фраските. Он был не таким, каким представлялся ей сверху, с ее гор. Она снова тронулась в путь, не дожидаясь, пока встанет солнце, потащила свою тележку на юг, чтобы как можно скорее уйти подальше от бойни.

Несмотря на ночной час и усталость, спала только Клара, сияющая среди закрывшихся на ночь цветов. Другим детям не удавалось выкинуть из головы ни лежащие на главной площади тела солдат и повстанцев, ни священника, которого выволокли из церкви за кишки, ни кровавый след, который он оставлял за собой, ни маленького мальчика, чья пробитая пулей голова болталась на плече женщины – должно быть, его матери, еще не осознавшей, что ее мальчик мертв, ни крики старухи, узнавшей в горе тел самого младшего из своих братьев.

Дом священника, казарма и общественные здания горели, и пламя озаряло деревню, внезапно обретшую величие, выхватывало из тьмы силуэты вольных людей, разбегавшихся во все стороны. Людей, которые готовы были потребовать расплаты за века унижения у тех, кто морил их голодом, запугивал, использовал. Людей, которые готовы были потрошить, проливать кровь, грабить.

Вольных людей, которые вскоре умрут.

Навстречу Мануэлю двигались вереницы поджигателей, распевавших песню Анхелы, он спрашивал, где пришлая – та, что явилась в роскошном подвенечном платье, мать девочки, что пела на главной площади.

Девочку запомнили все, она стала частью и сердцем их истории. Разве можно называть ее пришлой? Малышка, чей птичий голос сражался вместе с ними, несомненно, родилась в этих краях. Она погибла на главной площади, расстреливая своей песней гражданскую гвардию. Героиня! Один видел, как она свалилась с плеч Хесуса, когда пуля попала ей прямо в грудь, другой говорил, что сам капитан набросился на нее и вонзил в нее нож, но из длинного разреза на детской шее дыхание еще долго выплескивалось песней. Ошеломленного капитана будто бы заколол один из их товарищей, когда тот тряс мертвую девочку, чтобы заставить ее умолкнуть. По словам третьих, девочка жива и сейчас в лагере Сальвадора.

– Завтра, когда придет армия, она будет здесь. Если только не ушла, чтобы разжечь пламя в других селениях. Да здравствует революция!

Мануэлю не удавалось добиться ничего толкового от перевозбужденных людей, которых ничто уже не трогало, кроме огня, крови и черного неба, чью непроглядную темень лизало пламя мятежа. В конце концов ему повстречалась одна из тех печальных, не поддавшихся общему помешательству женщин, которые отвели Анхелу к матери, а теперь хлопотали над убитыми и ранеными. Женщина показала, какой дорогой укатила тележка. Среди голодранцев Мануэль узнал Хуана и сумел вырвать его из революционного угара, напомнив, как важен для их дела Сальвадор. Жизнь вождя зависела от швеи, и оба помчались в погоню за Фраскитой.

Она ушла дальше, чем они могли подумать, и поначалу наотрез отказалась возвращаться. Но когда упомянули Бланку, швея смягчилась, позволила Мануэлю впрячься в тележку и тащить ее к лагерю. Однако и речи не могло быть о том, чтобы Фраскита села на лошадь позади одного из мужчин, чтобы добраться быстрее, – она не хотела оставлять детей неизвестно с кем. Тем более в такую ночь! Тогда Педро и Анхелу усадили на лошадь Хуана, Мартирио и ее мать – на лошадь Мануэля, адъютант Сальвадора шел посередине и вел обоих животных в поводу. Анита со шкатулкой в руках сидела в тележке рядом с Кларой – едва различимым в этой огненной ночи светлячком.

По дороге Фраскита старалась вспомнить лицо человека, который за несколько часов до того отдал ей свой кошелек. Она сама удивилась, до чего точно помнит каждую его черту. Может, она просто их вообразила? Оба мятежника уговаривали ее поспать – ей понадобятся все силы, чтобы сшить Сальвадора.

Ночь постепенно затихала. Костры еще горели, но стрельба почти смолкла, лишь отдельные выстрелы доносились издали. Детей успокаивало и то, что рядом были люди, и дыхание лошадей, и их мерный шаг. Никогда еще они не ездили верхом. Анхела уснула, привалившись к спине брата, уткнувшись лицом в его рыжие кудри.

– Зачем все эти люди дерутся между собой? – спросил Педро у человека, который шел рядом с лошадью.

– Чтобы создать новый мир. “Радость разрушения есть в то же время творческая радость”. Они слишком много страдали и терпели, слишком долго, – ответил Хуан.

– Они же все сломали! – сказал мальчик.

– Нет, старый мир живуч, он точно возродится из пепла. Крестьянам еще далеко до победы. Наверное, завтра нас всех повесят или расстреляют, но не все ли равно, мы давно уже умерли.

Когда маленький отряд добрался до лагеря, было еще темно. Бланка крепко обняла Фраскиту, сказала, что