Виланд - Оксана Кириллова

мне глупым. Я и не думал скрываться, напротив, кажется, я даже кому-то что-то сказал, когда уходил из того проклятого дома.

Я кивнул, все еще глядя на Франца. Он грубо выругался.

Вскоре появились братья. Кох-младший испуганно рассматривал меня, пока его брат сдирал с меня окровавленную одежду. Франц вырвал из рук застывшего Карла мокрую тряпку и принялся вытирать мне лицо. Я покорно позволял им делать со мной все, что им было угодно. Но даже в своем заторможенном состоянии я понимал, что их усилия напрасны. За мной в любом случае скоро придут, и какая разница, заберут ли меня в этой одежде или чистой, – я все равно не буду отпираться.

Я убил человека. Я убил Дору Бергер.

6 ноября 1993. Свидание № 1

– Меня зовут Лидия, Лидия Левиш. Я вас буду защищать.

– Лидия, – повторила женщина, затем еще раз: – Лидия, – словно пробовала имя на языке, старательно перекатывая его от неба к кончику.

Затем покачала головой:

– Не подходит.

Рука Лидии, тянувшаяся к портфелю с документами, замерла. Она внимательно посмотрела на женщину, сидевшую перед ней, бледную, с глубокими тенями под глазами, стремительно постаревшую за последние несколько месяцев, напрочь смятую обстоятельствами, но вдруг вздумавшую демонстрировать свои капризы.

– Вы хотите другого адвоката? – стараясь говорить отстраненно и по-деловому, уточнила Лидия.

Но женщина покачала головой.

– Имя тебе не подходит. Лидия – мягкая, раскрытая, томная, даже произносить приятно: Ли-ди-я. А ты колючка, сухая, будто кусок хлеба зачерствевшего, злая, наверное. Должно быть, хороший адвокат.

Лидия растерянно молчала, но свою растерянность прятала внутри, выказав вместо нее строгую сосредоточенность.

– Ты на меня так пытливо не гляди, я не хотела тебя обидеть. Сказала как есть. Ты ж правды от меня во всем хочешь, так получай ее и в самом малом. А в большом – да, я убила старика. Его же подушкой его и задушила.

Она замолчала, продолжая неотрывно смотреть на Лидию, потом вдруг отвернулась, уставив взгляд в свежевыкрашенную тюремную стену.

– Почему при задержании вы не сообщили, кто он? – спросила Лидия, устроившись напротив женщины.

Не отводя взгляда от стены, Валентина пожала плечами.

– Так ведь и сами узнают. Если я узнала, то и они быстро узнают, с их-то возможностями. – Она все-таки оторвалась от созерцания ровной серой поверхности и посмотрела на Лидию.

Глаза были уставшие, покрасневшие, но явно не от слез. Аллергия? Добиваться улучшения условий в связи с состоянием здоровья? Лидия сделала пометку в своем блокноте: «Запрос на медобследование, жалобы на состояние здоровья».

– Я не жалуюсь, условия здесь – дай бог каждому.

Лидия подняла глаза, скрыть удивление ей не удалось. Как Валентина смогла прочесть про медобследование? Почерк у Лидии был мелкий, убористый, плохо разборчивый, да и освещение в помещении оставляло желать лучшего.

– Это от матери, она до старости очки не носила, зорко видела.

– У вас глаза покраснели, – пояснила Лидия, закрывая блокнот.

– Ерунда, – отмахнулась Валентина, – это ерунда. Покраснели, что ж, то не страшно. Страшно, когда еда, вода, сон… еда, вода, сон… А тут, слава богу, и книги дают почитать, и поговорить есть с кем и о чем. А глаза – это ерунда, – повторила она и кивнула, будто сама с собой соглашалась.

Лидия озадаченно смотрела на утомленную женщину.

– Хорошо, продолжим. В течение следующей недели полиция продолжала оставаться в неведении, но вы все равно молчали о своем открытии. Почему? Вы же понимали, что это представляет ваше дело совершенно в ином свете.

Валентина снова отвернулась к стене и пожала плечами, словно речь шла не о ее судьбе, а о чем-то будничном вроде разговоров о строительстве новой парковки неподалеку от ее дома.

– В каком ином свете? Разве у убийства, совершенного в здравом уме, может быть иной свет? Убийство – оно и есть убийство. – И она повернулась и посмотрела Лидии прямо в глаза: – Понимаете, Лида?

– Лидия, – машинально поправила та.

Лидия не понимала. У нее складывалось стойкое убеждение, что сидящая перед ней женщина намеренно делала все, чтобы быть осужденной пожизненно за убийство старика, к которому была нанята сиделкой.

– Можете корить меня, если есть такое желание. Я действительно виновата… виновна. И получу за это свое наказание. Суд ведь, так что…

– Но то будет приговор системы. А что насчет вашей совести? Она дает вам спать спокойно, вы чувствуете раскаяние? – Лидия отчаянно пыталась нащупать хоть что-то.

Женщина молчала.

– Валентина, – мягко позвала Лидия.

– Я не буду отвечать на этот вопрос, он не по существу.

– Вы хотите когда-нибудь выйти отсюда? – в лоб спросила Лидия.

Женщина неожиданно улыбнулась.

– А что, не старуха ведь, еще и пожить хочется по-человечески, так что, надеюсь, когда-нибудь выйду. Если скоро, то хорошо.

– Тогда почему вы делаете все, чтобы исход дела был прямо противоположный?

– Исход был у израильтян из Египта. А у нас так, возня мышиная.

И она вновь отвернулась и уставилась в стену тягучим, пустым взглядом психически нездорового человека. Но она-то была здорова. Лидия уже успела внимательно ознакомиться со всеми деталями дела, и с результатами психологической экспертизы в том числе. Дело было громким. Очень громким. Поначалу ничего не предвещало: загнулся старый астматик в доме престарелых – такое сплошь и рядом. Вскрытие скорее для проформы. А вышло, что удушили деда. Кому понадобилось убивать дрожащего, прозрачного, вонючего (не в обиду будет сказано, а для сохранения истины) старика? Когда подозрения пали на сиделку, она не особенно и отпиралась. Устало, даже лениво пыталась протестовать, кидая полувопросительные взгляды на пришедших, мол, верят или нет, хотя как они могли поверить, если она и сама не верила в свою убедительность? И как-то облегченно в итоге согласилась: «Да, я убила». Местная пресса ограничилась скудными заметками в криминальной хронике. А потом произошел взрыв: один из репортеров, заинтересовавшись личностью погибшего, решил копнуть глубже и выяснил, что убитый стоял на учете как бывший сотрудник концлагеря, а у сиделки – эмигрантки из России – тетка где-то там за проволокой сгинула. Тут уж загорело-запылало. И немецкая пресса закрутила свои маховики, и российские СМИ дали отмашку своим спецкорам. Дело приобрело международный резонанс.

– Вы должны понимать, что мы будем пытаться использовать этот факт в нашу пользу, – без нажима, но твердо произнесла Лидия, – и я должна понимать, было ли это действительным вашим мотивом: вы убили его, потому что он нацист, которому удалось избежать наказания?

•••

За мной не пришли. Ни в день, когда я убил Дору Бергер, ни на следующий, ни через неделю. Я не понимал, почему никто меня не ищет, тем более что я и не думал скрываться.

– Может, дело дошло до папаши Эйке и он замял его? – предположил Карл, когда мы обедали.

– Не говори ерунды, – тихо ответил Франц, – даже ему такое не под силу.

Я потерянно ковырял вилкой остатки отбивной. Изуродованное лицо Доры больше не мерещилось ежесекундно, но теперь меня мучила неизвестность.

– Я поеду, – так же тихо проговорил я.

– Плохая идея.

Я отбросил вилку резче, чем следовало, и она со звоном упала на пол. Ульрих тут же поднял ее и положил рядом с моей тарелкой.

– Больше не могу, – прошипел я, наклонившись к самому лицу Франца, – я должен знать.

– Что ты должен знать? – Франц как ни в чем не бывало пожал плечами. – Очевидно, решили, что это обычное ограбление. Поэтому сиди и не высовывайся.

– Чушь! Старуха видела меня.

Стараясь не привлекать внимания, Франц будто бы невзначай опустил руку мне на плечо и сжал так, что я поморщился от боли. Он не отпускал, и через минуту я не мог пошевелить онемевшей рукой.

– Сиди и не высовывайся, – еще раз повторил он, затем взглянул на Ульриха, – мы сами съездим, как появится возможность.

В Мюнхен они отправились через неделю. Я был уверен, что полиция сядет им на хвост. Хотя, откровенно говоря, мысли эти были глупыми. Если бы меня искали, то давно бы нашли и без Франца с Ульрихом. Когда они вернулись, я уже места себе не находил от волнения.

– Она жива, – сразу же огорошил меня Франц.

Я замер, не в силах даже вздохнуть. Не мигая, я внимательно смотрел в серьезное лицо Франца и не мог поверить в то, что он говорит. Дора жива. Глупая бессознательная улыбка разъехалась по моему лицу.

– Отделал ты ее знатно, – тут же добавил Франц, – но она жива.

Я не знал, что сказать, а главное, не понимал, что мне теперь делать.

– И даже не думай ехать к своей бедной художнице. Теперь вы квиты, и она это понимает, раз не сдала тебя полиции. Забудь о ней.

Я медленно выдохнул и почувствовал вдруг небывалое облегчение: наконец-то я не ощущал у себя за спиной дыхание полицейских ищеек.

Прошло больше двух месяцев, и мысли о Доре начали меня отпускать. Я стал придумывать, как выбраться в Мюнхен, но не из-за нее, – через свою приятельницу тетя Ильза передала мне посылку, и я ждал в ней определенную сумму, которая сейчас бы очень пригодилась, учитывая скорые холода. Еще хотелось прикупить нормальный крем для бритья и хорошую туалетную воду. Та дрянь, которую можно было достать в Дахау, уже порядком опротивела. И вскоре