Виланд - Оксана Кириллова

ответить. Счастливчик, который чувствует себя несчастным. Я развернулся и зашагал прочь.

– Виланд, подожди! – крикнул Франц.

Но я и не думал останавливаться. Теперь мне хотелось побыть одному.

С Францем я больше не заговаривал на эту тему. Он сам, видя мое состояние, попытался вернуться к ней, но я его резко обрубил, буркнув, что не желаю обсуждать свою личную жизнь.

– Не хочешь, не надо. Но в выходные мы отправимся в Мюнхен, – пожал плечами Франц.

– С чего бы это? – спросил я.

– С того, что тебе нужно развеяться, – произнес непонятно откуда вынырнувший Карл, – на этой неделе даже Ульрих был болтливее и живее, чем ты.

Ульрих был тут же и молча кивнул.

– Мне не до этого, – категорично отрезал я.

Они смотрели на меня решительно и… насмешливо. Это еще больше разозлило меня.

– Не поеду никуда, – твердо ответил я и пошел прочь.

Когда я очнулся, было уже светло. В голове нещадно шумело, а во рту был самый отвратительный привкус, который только можно было себе представить. Я не понимал, где нахожусь. С трудом приподняв тяжелую голову, я осмотрелся. Судя по всему, это была какая-то дешевая меблированная комнатушка в доходном пансионе. Я скосил взгляд в сторону и с облегчением увидел на стуле свою сваленную в беспорядке одежду. Я только потянулся к ней, как почувствовал какое-то шевеление сбоку. Я испуганно обернулся и чертыхнулся. Это была женщина. Возможно, когда-то она была недурна собой, но не сейчас: измятое лицо с остатками краски, всклокоченные волосы, сбившиеся на затылке, вдобавок пахло от нее не лучшим образом. Хотя и от меня сейчас несло не парфюмерной водой. Я приподнял простыню – женщина была голой. Еще и толстуха, безрадостно констатировал я, глядя на пухлые, складчатые бедра, раскинутые на кровати.

Превозмогая тяжесть в голове, я начал выбираться из клубка спутанного постельного белья. К счастью, мне это удалось сделать тихо: кит под простыней даже не пошевелился. И лишь когда я оделся и двинулся к двери, допустил промашку: под моей ногой протяжно скрипнула старая половица.

– Передавай Франци привет.

Я обернулся. Создание с сонной игривостью смотрело на меня, томно откинувшись на подушку. Я молча кивнул и вышел. Я готов был убить «Франци», как только встречу его, но для начала нужно было добраться до лагеря. Пришлось брать такси до вокзала. Брести пешком не было сил.

По пути я вспоминал какие-то обрывки вчерашнего вечера. Я вспомнил, как мы подошли к пивной, из которой раздавались задорная музыка, пьяные выкрики и смех. Едва мы вошли, как нас поглотила типичная атмосфера честного баварского веселья. Франц сделал знак, и перед нами тут же оказались четыре кружки «Августинера». Первый масс[55] прошел незаметно, после второго я почувствовал тяжесть в ногах и небывалую легкость в голове. Я уже тогда понял, что по знаку Франца в пиво добавили кое-чего покрепче, но не злился. Карл хлопал меня по плечу и что-то громко говорил. Я рассмеялся, даже не поняв, что он несет. Мне вдруг стало весело и легко. Ноги липли к полу, а разум застилал карамельный хмельной аромат. Все слилось в яркий, шумный водоворот, закрутивший и заставивший позабыть все невзгоды. Не знаю как, но Франц чутко уловил момент и вытащил меня из него вовремя на свежий воздух. Если бы он не держал меня, я бы свалился в собственную рвоту. В голове вдруг промелькнуло, что я уже где-то видел подобную омерзительную картину, и меня стошнило еще раз.

– Ты как? – сквозь туман до моего сознания пробился голос Франца.

Выпрямившись, я оттолкнул его и ворвался обратно в пивную. Я что-то кричал, заказывал всем пиво, за что был обласкан посетителями, поднимал кружку, декларируя какие-то лозунги. Мне было весело. Я взобрался на скамью, чтобы произнести очередной тост, уже видел пробивавшегося ко мне недовольного кельнера и в этот момент поскользнулся на пиве, которое сам же и пролил пару секунд назад. Головой я приложился отменно.

Франца я не убил. Более того, в следующий выходной попойка повторилась. Ромом и коньяком я отвлекал себя от дурных мыслей, но стоило мне вынырнуть из пьяного угара, как меня вновь накрывала тоска по Доре, а к тоске примешивалось и уязвленное самолюбие. Оно мучило меня, скребло и не давало покоя, я отчаянно жаждал понять, почему она меня оттолкнула.

Я решил еще раз увидеться с ней. Такая возможность появилась только спустя три недели… и с помощью двух больших глотков рома. Бутылку я тут же отбросил и вошел в до боли знакомый подъезд. Постояв несколько минут в полумраке, я дождался, пока сердце перестанет противно трепыхаться и успокоится. Сколько раз я взбегал по этим ступенькам, полный радостного предвкушения, прекраснее которого ничего не было. И не было ничего противнее ожидания, в котором я находился сейчас.

Я поднялся, еще раз оправил форму и постучал.

Дора словно ждала меня. Она ничуть не удивилась тому, что я так внезапно объявился. Она кинулась ко мне с объятиями, словно ничего и не произошло. Будто не было той нелепой и постыдной сцены с моей попыткой сделать ей предложение.

– Виланд, я так рада тебя видеть!

Я готов был поклясться, что Дора говорила искренне. Похоже, она действительно скучала. Я не двигался, продолжая внимательно разглядывать ее и выискивать хоть какие-то признаки лжи, но их не было. Я был готов ко всему, к скандалу, к обиде, к нежеланию разговаривать со мной, но не к теплой встрече влюбленных.

Дора, пользуясь моей растерянностью, продолжала целовать мои руки. Наконец я опомнился и тут же отнял их.

– Я не понимаю. – Я покачал головой.

Дора улыбнулась и погладила меня по щеке. Неожиданно мне вспомнилось, сколько женских рук касались моего лица за последние недели, и я вновь отстранился.

– Я был с другой женщиной. – Я смотрел, ожидая, что она сейчас оскорбится и отпрянет, но этого не случилось.

Дора не изменилась в лице, в ее взгляде не было ни капли осуждения, улыбка оставалась все такой же нежной.

– Что ж, ты свободный мужчина, и у тебя есть свои потребности.

– Но, Дора…

Я прислонился к стене. Она молчала, давая мне возможность подобрать слова.

– Я не желал этого… Ты… ты меня толкнула на эту грязь. Все, чего я хотел, – быть верным тебе до конца жизни.

Дора покачала головой.

– Виланд, я ни в чем тебя не виню. Тебе нет нужды оправдываться.

Я с горечью усмехнулся.

В тот день я решил больше никогда не встречаться с Дорой. Судя по ее лицу в момент нашего прощания, она это понимала.

– Кто такой еврей? – в лоб спросил меня Франц, оторвавшись от газеты.

Я растерялся. В последние дни моя голова была занята исключительно мыслями о Доре, а между тем в офицерской столовой только и разговоров было, что о новом законе «О защите германской крови и чистоты». На съезде партии в Нюрнберге было объявлено, что отныне гражданином рейха мог считаться лишь тот, в чьих жилах текла германская или родственная ей кровь. И осквернение той крови сожительством с евреем не просто стало нежелательным, но теперь преследовалось по закону.

– Немцы давно имели право защитить свою честь и вычистить всю заразу. Теперь-то уж попляшут, – потирал руки Карл, будто речь шла о личном враге его семьи, обесчестившем его сестру или обокравшем его отца. – В конце концов, они должны быть довольны, закон лишь позволил евреям снова быть евреями.

– Так кто такой еврей? – повторил свой вопрос Франц, обращаясь уже к Карлу.

Карл замолчал и озадаченно посмотрел на брата, словно нерадивый школьник, рассчитывавший на подсказку.

– В законе нет точного определения, – пожал плечами Ульрих.

– Вот именно, – кивнул Франц, – так кто будет плясать?

Очевидно, этим вопросом озадачились по всей Германии, так как спорные аресты случались повсеместно, и вскоре последовали срочные поправки к закону. Отныне евреем считался тот, у кого трое из родителей его родителей были чистокровными евреями.

– Но как определить чистокровность бабок и дедов? – с усмешкой спросил Франц.

– Всякий, кто записан в еврейскую общину и исповедует иудаизм. – На сей раз Карл ответил уверенно.

Франц вновь усмехнулся.

– А все ли евреи в Германии записаны в общину и исповедуют иудаизм?

Карл снова чертыхнулся.

Все должны были предоставить свою родословную до тысяча восьмисотого года. Тех, кто не мог похвастаться идеальной чистотой, называли «мишлинге» – полукровки, или расовые грязнули. Их грязь была возведена в разную степень: мишлинге первой степени имели двух дедов или бабок, исповедовавших иудаизм, у мишлинге второй степени лишь один дед или бабка принадлежали к еврейской общине.

– Слышали про новые поправки? Выходит, если у тебя две бабки еврейки, а сам ты не ходишь в еврейскую общину и жена твоя не ходит, то это еще допустимо, а если при двух еврейских бабках и жену твою заметили в еврейской общине, то еврей ты как есть, в чистом виде.

– Ерунда выходит, при одинаковых раскладах в родословной один считается евреем, а другой нет.

Я вспомнил наши университетские споры, когда конфликты из-за выяснений степени еврейства случались повсеместно. Но тогда ошибка в определении значила смятый «билет