Виланд - Оксана Кириллова

в Палестину в один конец», нарисованный от руки и засунутый за шиворот, да пару тумаков, сейчас – лагерь. Я предпочитал не вмешиваться в эти споры, ибо, откровенно говоря, попросту не мог разобраться, кого все-таки считать чистокровным евреем, а кого нет, и решил руководствоваться лишь сопроводительными документами.

После принятия закона по всей стране прокатилась волна увольнений еврейских рабочих. Таблички «Евреям вход нежелателен» появились на всех витринах и кафе. Теперь вместо обычных паспортов им выдавали книжечки с большой буквой «J»[56] на обложке, чтобы полицейский мог сразу понять, кто перед ним.

В Дахау начали все чаще прибывать обладатели таких паспортов. Именно они вызывали у охранников чувство особой ненависти. Достаточно было одной искры, чтобы вся эта ненависть прорвалась наружу. И узники это чувствовали. Они беспрекословно выполняли всякое распоряжение охраны, чтобы не вызывать ее недовольство или гнев, тем не менее «случайных» смертей и расстрелов «при попытке к бегству» становилось все больше. Но отныне мюнхенская прокуратура не упорствовала в выяснении всех обстоятельств. Никому не было дела до того, что творилось за высоким забором Дахау.

Свое обещание я, конечно же, нарушил – спустя месяц, сумев в очередной раз вырваться в Мюнхен, я сразу же направился к Доре, по которой чертовски скучал. Я решил для себя, что больше не буду делать никаких попыток объясниться с ней, просто хотелось провести время с этой женщиной. Мне не составляло труда найти кого-то в Мюнхене, кто мог бы удовлетворить мои потребности, но меня уже тошнило от связей с потаскухами. Хотелось отмыться от этой грязи. Мне хотелось быть верным Доре. Я весь зудел от желания вновь почувствовать под собой свою чистую и благородную художницу, потрогать, поцеловать, сжать, испытывая чувства, а не бессознательно и рефлекторно проникать в очередное нутро, в которое был вхож всякий, имевший несколько лишних марок.

Дверь в квартиру на первом этаже была приоткрыта. Я в нерешительности остановился, мне хотелось проскользнуть незаметно. Стараясь ступать как можно тише, я двинулся к лестнице.

– Это за ближайшую неделю, в понедельник я заплачу вам за следующую.

– Премного благодарна, – подобострастно проскрипела фрау Штопик, – вашей невесте повезло с таким заботливым суженым.

– Я бы хотел, чтобы фройляйн Бергер не знала об этом. Пусть это останется между нами, фрау Штопик.

– Как вам будет угодно.

Я стремглав выскочил на улицу и отошел от подъезда. Следом за мной вышел высокий рыжеволосый мужчина. Он был полноват, но полноту эту удачно скрывала ладно скроенная одежда. Одет он был со вкусом, сразу видно, при деньгах. Он не обратил на меня никакого внимания и быстро прошел мимо.

Я взлетел наверх. Сердце колотилось. Горячая волна ненависти затмила разум. Омерзение и ярость раздирали меня. Я с трудом сдержался, чтобы не вынести дверь ударом ноги. Едва я постучал, как Дора тут же открыла. Легкая улыбка в мгновение съехала с ее лица. Я молчал, она пристально смотрела на меня, в глазах ее затаился испуг. Я знал, о чем она думает: столкнулся ли я с ее любовником, или же мы все-таки разминулись?

– Я его видел.

Дора едва заметно вздрогнула и молча кивнула, она и не думала отпираться.

– И сколько таких олухов платят за твое жилье? – с ядовитой презрительностью процедил я.

Она пожала плечами.

– Пятеро, может быть, шестеро.

Неожиданно ее лицо стало безразличным, испуг исчез так же быстро, как и появился, она устало смотрела сквозь меня, словно размышляла о чем-то давно терзавшем ее разум. В этот момент будто бы закончилась пьеса, главной героиней которой она была, и теперь Дора могла отдохнуть от лицедейства, отнимавшего много ее сил. Теперь она могла быть собой: усталой, безразличной и отстраненной.

Мне показалось, что у меня резко взлетела температура, жар внутри спалил последние остатки самообладания. Я закрыл глаза, пытаясь справиться с болезненной яростью, но она продолжала клокотать внутри, отчаянно ища выход. Кажется, я отшвырнул Дору к противоположной стене. Вот она стояла передо мной, и вот она уже лежит на полу. Я надеялся, что ей хватит ума не двигаться, но она вскинула голову и вызывающе посмотрела на меня. Я сделал несколько шагов вперед и опустил кулак на хрупкое лицо. Затем еще и еще, я бил ее по голове, по спине, по груди. Бил отчаянно, словно от этого зависела моя жизнь. Стена, окно, пол – все было забрызгано кровью, мои руки, рубашка, форма были в красных пятнах. Дора уже не шевелилась. Ее тело дергалось лишь от наносимых ударов.

Наконец я устало отступил назад и медленно осел на пол. Мне стало трудно дышать. Передо мной было кровавое месиво, которое вдруг заскулило по-собачьи. Ее душераздирающий скулеж сводил меня с ума. Я схватился за голову, пытаясь заглушить этот вой, но вместо этого взвыл сам. Задыхаясь, я рванул ворот рубашки. Нужно было выйти на воздух, нужно было сделать глубокий вдох, иначе это конец. Цепляясь за стену и оставляя на ней кровавые следы, я добрел до двери. Ступени казались мне непреодолимым препятствием, кажется, я упал, но затем встал и продолжил спускаться. На первом этаже я постучал в дверь. Ее быстро открыли. Судя по ужасу, который отразился на лице фрау Штопик, она увидела самого дьявола.

– Дора Бергер умерла, вызовите полицию.

Зажав пухлой рукой рот, женщина испуганно смотрела на меня и не двигалась. Развернувшись, я пошел прочь из этого дома.

Возле кондитерской, где я обычно покупал Доре пирожные, было какое-то сборище. Из толпы выкрикивали: «Немцы, защищайтесь! Не покупайте у евреев!»

Я отрешенно прошел мимо.

В Дахау я встретил Ульриха. Он оторопело уставился на меня.

– Виланд?

Я посмотрел на него так, словно видел впервые.

– А? – пробормотал я.

– Что с тобой?

Я рассеянно смотрел на него, не понимая, чего он хочет. Я мучительно пытался понять суть его вопроса, но три простых слова разбегались в моей голове, еще больше усугубляя хаос, который там царил.

– В чем ты? – продолжал Ульрих.

Я посмотрел на свои руки. В сумерках пятна крови были темными. Бурые разводы были везде, и на коже, и на одежде. Я вспомнил, что по пути несколько раз утирал лицо, очевидно, сейчас оно тоже было измазанным. Я потрогал волосы, даже они слиплись от крови. Удивительно, что меня ни разу не остановили для проверки документов.

Я ничего не ответил. Ульрих испуганно огляделся.

– Тебе нельзя в таком виде в лагерь! Сиди здесь.

Он оттолкнул меня в тень тополей. Я не сопротивлялся и сел на землю. Через минуту Ульрих скрылся из виду. Я не знал, сколько прошло времени, но был уверен, что мюнхенская полиция уже ищет меня. Впрочем, задача у них несложная. Я часто приходил к Доре в форме, да и она, скорее всего, не скрывала от старухи Штопик, с которой была в сговоре, кем является ее очередной любовник. Меня вновь затрясло при мысли о том, как они, наверное, потешались над очередным незадачливым «женихом», решившим связать свою жизнь с бедной, но честной художницей.

Я чувствовал, как засыхающая кровь стягивает кожу на лице. Плюнув на манжету, я попытался оттереть хотя бы подбородок.

– Черт подери, что с ним произошло?! – изумленно вскричал Франц.

– Не знаю, он ничего не сказал, брел от станции как чумной, – торопливо проговорил Ульрих.

Я не поднимал голову. Франц присел на корточки и ощутимо ударил меня по щеке. От жгучей затрещины в голове немного прояснилось.

– Смотри на меня, – прорычал Франц, – говори, что произошло, на тебя напали?

Я покачал головой.

– Это не моя кровь. Я убил ее, Франц.

Ульрих выпрямился и опасливо посмотрел по сторонам, будто кто-то мог подслушать нас на пустой дороге.

– Кого ты убил? – Франц продолжал крепко держать мою голову.

– Шлюху Дору Бергер.

Я тряхнул головой, пытаясь скинуть руки Франца.

– Кто-нибудь видел вас? – уже спокойнее спросил он.

Мне показалось, что он не расслышал моих слов. Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Ты слышал, что я сказал? Я убил ее, Франц. Убил человека! – Понимание вдруг озарило меня, прежде я до конца не осознавал, сколь страшную вещь сотворил. – Что я наделал…

Перед глазами возник кровавый ужас, который прежде был красивым лицом Доры. Мощная тошнотворная волна подкатила к горлу. Я едва успел отклониться в сторону, чтобы меня не вырвало прямо на Франца.

– Живо мчись за Карлом, раздобудьте чистую одежду и мокрое полотенце. И чтоб ни одна живая душа, слышал?

Ульриху не нужно было повторять дважды. Через секунду его и след простыл. Я сидел на земле, обхватив голову руками, и медленно раскачивался. Я уже не мог поверить в то, что сделал это. Я готов был сам убить любого, кто обидит Дору. Как такое могло произойти…

Франц шумно выдохнул:

– Где ты оставил тело?

Я вздрогнул. «Тело». Теперь Дора была лишь телом. Это было немыслимо, чудовищно. Еще утром она дышала, говорила, смеялась, а сейчас – «тело». Я не мог уложить это в своей голове. Непостижимо. Мне казалось, что все происходящее – дурной сон. Я медленно поднял голову и потрясенно взглянул на друга.

– В ее квартире.

– Кто-нибудь видел тебя?

Вопрос показался