Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

лицо. – Отвечать?

– Ты вообще ничего не должен. Но идея замечательная, не так ли?

Не отрывая глаз от мерцающего пламени свечи, Оскар погружается в свои мысли.

– Возможно.

Я сглатываю. Мой взгляд расфокусируется в свете свечей.

– Зачем ты вообще здесь, если тебе всё не в радость? – шепчу я. Ещё какое-то время я наблюдаю расплывчатое пятно перед глазами, прежде чем перевожу взгляд на Оскара и концентрируюсь на нём. – Я имею в виду, какой человек предложит тысячу долларов за поездку в повозке, которую проведёт в полном раздражении и, совершенно очевидно, желая вернуться как можно скорее?

Он сжимает челюсти.

– Аддингтоны хотели, чтобы я участвовал.

У меня падает челюсть. И листок бумаги из моей руки выпадает тоже, бесшумно опускаясь в снег.

– Ты совсем не хотел участвовать в аукционе?

Оскар пожимает плечами. У него красные уши. Наверное, из-за отсутствия головного убора.

– Ладно. – У меня вырывается безрадостный смешок. – Ладно, я поняла. Знаешь что? Иди. Без проблем, Оскар. Пожалуй, без тебя у меня лучше получится насладиться видом. Проваливай, и все будут счастливы. Аддингтоны, потому что ты участвовал в аукционе. Ты, потому что успешно избавился от меня. И я – потому что у меня есть окончательное подтверждение того, что ты всего лишь надменный мудак!

– Гвендолин…

– Нет, Оскар. Нет. Завязывай с этой проклятой «Гвендолин».

– Но это твоё имя.

– Это… – в отчаянии я вскидываю руки, – Гвен! Меня зовут Гвен, понял?

Оскар стоит передо мной с покрасневшими щеками, покрасневшими ушами и выглядит растерянным. Он сжимает пальцами кольцо фонаря, а отблеск свечи поочерёдно окутывает его светом и погружает в тень. И вдруг я больше ни секунды не могу смотреть на него. Разворачиваюсь на каблуках и начинаю спускаться с горы. Вид слишком уж хорош для грусти, которая сейчас растекается внутри.

Наверху темно, а там, внизу, в долине, город освещён морем огней. Мириады светлячков, зимняя деревня из чистого золота, окружённая гигантскими горами в белых шапках. Вершина Ред известна живописным видом на Аспен и окружающее нагорье. Это вид для романтиков. Для первых поцелуев. Для сердец, которые открывают для себя жизнь. Для душ, которые решаются любить. Это вид на счастье и покой, вибрирующие нервы и магию, которая мерцает в глазах.

Но не для грусти. Только не для грусти.

– Куда это ты?

Вместо ответа я вытираю лицо рукавом, поскольку от холода течёт из носа.

– Эй, подожди! – Я слышу, как его ноги утопают в снегу. – Тебе не стоит возвращаться одной. Там темно и холодно, и…

– Я неплохо ориентируюсь.

– Здесь слишком далеко.

– Я люблю ходить пешком. Можешь забирать повозку, если тебе лень.

– Я не ленивый. И повозка мне не нужна.

– Ясно. Тебе вообще ничего не нужно. Когда представляешься кому-то, можешь говорить: «Привет, я Оскар, которому никогда ничего не нужно. Ни быть счастливым, ни быть честным, ни компании, ни партнёрши по имени Гвен, ничего». Знаешь, так было бы, по крайней мере, честно. Тогда бы я знала, с кем имею дело.

Оскар догоняет меня и хватает за запястье, отчего по коже бегут разряды тока и электризуются нервы. Он разворачивает меня к себе. В его глазах я замечаю блеск. Возможно, всему виной огонёк свечи. Или море огней Аспена. А может, они сами по себе.

– А с тобой что? Как будто ты была честна со мной в том, что касается тебя.

Я застываю на месте.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь. – Когда я ничего не отвечаю, просто шокированно таращусь на него с бьющимся от страха сердцем, Оскар уточняет: – Вечеринка.

– Это была не я.

Он поднимает брови.

– У тебя есть сестра-близнец, о которой я не знал?

Обычно самый глубокий вдох я могу сделать в горах. Воздух здесь чистый, прозрачный и ледяной. Но только не сейчас. Сейчас всё у меня внутри горит.

– Нет. Но это было… нет.

– Это было «нет»?

– Да.

– Ты имеешь в виду, ты была пьяна?

– Нет.

– Наркотики?

– Тоже нет.

Оскар хмурится.

– Значит, ты собиралась сделать это на трезвую голову?

– Да, но… – Я запинаюсь. Он всё ещё держит меня за запястье. – Это была не я.

– Тогда кто?

– Не знаю.

Оскар долго смотрит на меня. Проходит целая вечность. Отблеск свечи окрашивает снег вокруг нас в тёплые тона. Над нами виднеются первые звёзды.

В какой-то момент Оскар отпускает мое запястье и говорит:

– Хорошо.

Одно-единственное слово. Ничего больше. Просто «хорошо», как будто оно на самом деле так. Как будто мой ответ сказал ему всё. Оскар произносит это «хорошо», как будто понимает.

А я? Я больше не понимаю мир.

Оскар наклоняет голову и чешет шею. На коже между ухом и горлом красные полосы. Я испытываю непреодолимое желание припасть губами к этому месту, чтобы выяснит, испугается ли Оскар.

Железное кольцо дребезжит, когда он поднимает фонарь и указывает на повозку.

– Едем дальше? – Внезапно он ухмыляется. Он на самом деле ухмыляется. – В конце концов, я заплатил за это тысячу долларов.

– Потому что этого хотели Аддингтоны.

– Если уж мы решили быть честными друг с другом, тебе следует кое-что знать. – Оскар делает шаг и, оказавшись вплотную ко мне, наклоняет голову, пока не касается губами моего уха. Медленно сдвигает выше повязку на голове, открывая его холодному воздуху. Ощутив на коже его дыхание, я стараюсь успокоить своё. А он хрипло продолжает: – Плевать, что от меня требуют… я не делаю ничего, чего не хотел бы сам, Гвен-до-лин.

Моё дыхание сбивается.

– Ладно.

– Что «ладно»? – Его нижняя губа дотрагивается до мочки моего уха, а голос будоражит сердце.

– Ладно, едем… едем дальше.

Он улыбается, и это первая настоящая улыбка за вечер.

Оскар идёт впереди и первым садится в повозку, чтобы снова протянуть мне руку и помочь подняться. Я бы могла забраться и сама, но мне нравится открывать в нём джентльмена.

Как только я сажусь и прицокиваю языком, лошади трогаются с места. Дорога идёт в гору, и Рудольф начинает странно гримасничать.

Оскару становится весело.

– Что это он делает?

– Какая-то его фишка. Когда нагрузка становится больше, он вытягивает шею и скалит зубы. Я думаю, он научился этому у Уильяма.

– Он тоже так делает?

Я хрюкаю.

– Тебе надо понаблюдать за ним на ежегодном мероприятии по сбору средств. Когда он выдыхается, то становится похож на верблюда.

Оскар смеётся. Я бросаю на него косой взгляд и подхватываю смех, и тут перед нами внезапно вырастает небольшая копна сена и два черных ведра с водой. Рудольф и Радуга буквально набрасываются на угощение. В тишине отчётливо